Ирландские монахи, встретившие викингов в Исландии, были лишь немногими из тех, кто пускался в рискованные путешествия по дальним водам. Многие бретонцы становились корсарами, потому что это давало лучший доход, чем возделывание скудной почвы или рыболовство.
Начался дождь, и я надел шлем. Рядом стоял Петер со своей лошадью. Подошел Иоганнес взять у него повод.
— Пленников ко мне сюда, — распорядился гансграф.
Когда они предстали перед ним — их лица уже едва можно было рассмотреть в темноте, — он сказал:
— Вы говорили, что через потайную калитку легко пройти. Сейчас проверим. Ваша жизнь зависит от того, что произойдет через десять минут.
— Я уверен в этом! — возразил толстяк. — Мне бы только перекинуться словечком с часовым… правда, там не всегда ставят часового.
— Лукка, возьми десяток бойцов. Поскребись в калитку и, если отзовутся, пусть этот человек назовет себя. Но если скажет или сделает что-нибудь лишнее — заколи, как свинью… Петер, а ты бери Иоганнеса и ещё десятерых, которые половчее, и перебирайтесь через стену. Кто первый окажется внутри, распахните пошире главные ворота.
Мы двинулись во тьму, стараясь производить поменьше шума. Была угрюмая, устрашающая пора ночи. Семьдесят вооруженных всадников спускались по травянистому склону и пересекали долину; доспехи наши поблескивали от дождя. Во мраке неясно вырисовывались темные, зловещие крепостные стены. Огней из-за них не было видно. Сколько врагов поджидает нас там? Десять? Тридцать? Сотня?
Я чувствовал на лице дождь. Не в последний ли раз? Глубоко вдохнул влажный, прохладный воздух, почувствовал, как твердо сижу в седле, ощутил, как хорошо лежит рукоять меча в руке. Звезд не было, лишь тускло поблескивал мокрый от дождя металл.
Как тиха ночь! Где сейчас Азиза? Где Шараза? И Валаба?
Тепло ли моей матери лежать в земле? Знает ли она, что я иду отомстить за нее? Знает ли, как часто в тихие ночные часы мне думалось о ней? Как хотелось оказаться дома в тот час, чтобы защитить её, может быть, спасти — или умереть рядом с ней?
Знает ли она, что я все ещё люблю ее?
Если мертвые живут лишь в памяти тех, кого оставили на земле, то, значит, она не умрет, пока я жив. Мне не довелось увидеть, как она умирала, и я благодарен судьбе за это. Для меня она все ещё жива, только очень далека…
Мы идем воевать. Что из того, что эта война незначительна? Разве в малой войне клинок не так остер? Или стрела не так смертоносна? Мой клинок в эту ночь отомстит не только за мою мать, но и за учителя-араба, и за всех прочих, кого лишил жизни Турнеминь.
Я не благородный человек. Я по-настоящему и не особенно храбрый человек. Я сражаюсь, потому что меч — это мое ремесло, а другого у меня нет. Может быть, сражаюсь от ярости, зарождающейся, когда на меня нападают. Мои побуждения часто бывают мельче, чем следовало бы. Боюсь, что иногда хитрю и потворствую своим низменным чувствам; однако в эту ночь, говорил я себе, мой клинок прольет кровь за доброе дело.
Есть ли у меня иной выход? Я — человек без земли; нет ничего унизительнее, нет никого уязвимее. Такой человек поневоле прибивается к какому-нибудь замку, служит высокопоставленному господину, и без могучего сюзерена он — ничто. Но мы, смельчаки-купцы, мы — первые из людей новой породы, мы создаем новый вид богатства…
Мы остановили коней, слегка подрагивая от озноба, потому что ночь была влажная и холодная, и уставились вверх, на стены, — ох и высоки же они были! Вернулся Гвидо, ездивший к главным воротам.
— Турнеминь здесь. Они вернулись раньше нас.
— Ну что ж, так даже лучше. Продолжаем по плану.
Отряд двинулся дальше, локоть к локтю, без звука, без шепота. Я взглянул на Иоганнеса с копьем. То, что казалось раньше таким простым, стало вдруг серьезным и опасным делом, ибо стена была высокой, и глаз едва различал контуры зубцов наверху.
Иоганнес соскользнул с седла, и мы аккуратно разложили веревку. Он держал дротик, пристально глядя на стену, а потом вдруг сделал несколько быстрых шагов, разбегаясь, и сильно метнул его высоко в темное небо.
Мы ждали, затаив дыхание, но сверху не доносилось ни звука. Иоганнес взялся за веревку и начал выбирать её, пока она не натянулась. Копье опустилось за стеной и теперь легло поперек амбразуры; это была удача, потому что оно могло повернуться вдоль и выскользнуть между зубцами.
Маленький Петер Гильдерштерн опоясался надежным канатом; затем, перехватывая веревку руками, стал подниматься, как бы шагая по стене. Из крепости по-прежнему не доносилось ни звука. Не ждут ли они нас там с обнаженными мечами?
Петер исчез во тьме, окутавшей верх стены, и вдруг веревка повисла свободно, а канат задергался — он подавал сигнал. Я быстро полез вверх, перехватываясь руками, — мои акробатические упражнения не пропали даром.
Почти у самой амбразуры я услышал сдавленный вздох, а потом мимо меня пролетело тело. Забираясь в проем, я мельком заметил, что Петер лежит ничком, не знаю, убитый или раненый, но разобраться не успел — в мою сторону бежали по стене с полдюжины вооруженных людей.
Теперь уже не было смысла таиться. Я издал свирепый клич: «За Кербушара!» — и рванулся навстречу.
Этот неожиданный, устрашающий вопль ошеломил приспешников Турнеминя и вынудил замереть на месте. Так испуг, вызванный внезапностью, спас мне жизнь.
Я стоял рядом с Петером, ближе, чем они ожидали. Мой клинок метнулся вперед и скрестился с поднятым мечом. Я ввязался в отчаянный бой сразу с тремя ближайшими ко мне противниками, но дорожка на стене была узка, и меня не могли атаковать все одновременно.
Позади них и у потайной калитки, открывавшей доступ в замковый двор, раздались крики и лязг клинков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154