Я никогда не уставал бродить по улицам, одна из которых, как в свое время поведал мне солдат Дубан, имела в длину десять миль и вся, из конца в конец, освещалась по ночам. Берега Гвадалквивира были окаймлены рядами домов из мрамора вперемежку с мечетями и садами. Вода подавалась в город по свинцовым трубам, так что на каждом шагу встречались фонтаны, цветы, деревья и виноградники.
Говорили, что в Кордове пятьдесят тысяч роскошных жилищ и столько же более скромных. Верующие молились в семистах мечетях и омывали тела в девятистах общественных банях. И это в то время, когда христианство запрещало купанье как языческий обычай, когда монахи и монашки хвастались нечистостью своего тела как свидетельством святости. Одна из монахинь того времени похвалялась, что за шестьдесят лет своей жизни ни разу не мыла никакую часть тела, за исключением кончиков пальцев перед обедней.
В городе были тысячи мастерских; целые улицы занимали ремесленники, работавшие по металлу, коже и шелку; рассказывали, что в Кордове трудится сто тридцать тысяч ткачей, изготовляющих шелковые и шерстяные ткани.
В одной из боковых улочек я нашел худощавого, свирепого араба, который преподавал искусство обращения со скимитаром и кинжалом, и каждый день ходил к нему упражняться. Долгие часы на весле, а также детство, заполненное бегом, борьбой и лазаньем по скалам, дали мне необыкновенную силу и ловкость. Мой учитель порекомендовал мне ещё одного — борца из Индии, громадного роста, великолепного мастера и знатока в своем деле, теперь уже, правда, постаревшего. Он бегло говорил по-арабски, и в промежутках между схватками мы много беседовали о его родной земле и о тех странах, что отделяют её от Европы.
Я был черноволос, как любой араб; волосы мои вились, а кожа была лишь немного светлее, чем у большинства из них. Теперь я отрастил черные усы и мог легко сойти за араба или бербера. При моем росте да в моем новом платье я привлекал внимание людей на улицах, где проводил много времени, изучая городские нравы, прислушиваясь к торгу купцов и покупателей, сплетням, спорам и ссорам.
Среди прочего я узнал, что никто не может добиться сколько-нибудь заметного положения, если не владеет искусством поэтической импровизации; вообще поэзия всякого рода высоко ценилась как простонародьем, так и людьми, задающими тон в блестящей интеллектуальной и художественной жизни, которой славилась Кордова.
Я пока ещё не выбрал для себя школу, но каждый вечер читал, пока сон не одолевал меня, творения аль-Фараби или Аристотеля, и многому научился. Не имея знакомых, я часто сиживал в одиночестве в одной из кофеен, которых становилось все больше в городах мусульманской Испании.
Вначале, когда кофе только что стал известен, его прессовали в лепешки и продавали как лакомство; потом из него стали приготовлять настой и пить. Утверждали, что он возбуждает мозг и способствует размышлению. Кофейни стали излюбленным местом мыслителей и поэтов.
Кофе происходил из Африки, но вскоре пересек Красное море и распространился в Аравии. Ибн Тувайс, с которым мы беседовали долгими часами, был другом одного ученого человека, который рассказывал ему о старых временах, когда из египетских портов на Красном море, например, из Миос-Ормуса или Береники, каждый день уходили корабли к далеким городам Индии, Тапробана, или же Цейлона, и Китая. Эти суда часто возвращались с грузом чая, и он тоже полюбился многим. Неизвестный в христианской Европе, маврами он употреблялся сначала в лечебных целях, а потом его стали пить просто ради удовольствия.
Ни один из этих напитков не был известен во франкских землях, однако я, сидя в кофейнях, по временам пил и то, и другое, покручивая усы, и всем слухом своим поглощал более опьяняющий напиток — вино разума, этот сладкий и горький сок, добываемый из лозы мысли и древа человеческого опыта.
В то время кадиnote 8 в Кордове был Аверроэс, один из великих мыслителей ислама. Жил здесь раньше Маймонид, еврей и великий ученый, который и сейчас время от времени наезжал в Кордову, — по крайней мере, так говорили.
В чайных и кофейных домах постоянно беседовали и спорили, туда захаживали персы из Джунди-Шапура, греки из Александрии, сирийцы из Алеппо вперемежку с арабами из Дамаска и Багдада.
В одну из кофеен, где я часто бывал, иногда заходил Абуль-Касим Халаф, известный франкам под именем Альбукасиса, знаменитый хирург, впрочем, ещё более прославленный как поэт и мудрец. Его другом был знаток растений Ибн Бейтар; и многие часы просиживал я — спиной к ним, но жадно впитывая каждое их слово. Так пополнялось мое образование, а заодно и знание арабского языка. Время от времени они упоминали в разговоре книги, которые я тут же торопился разыскать для себя, чтобы учиться по ним. На любую сторону познания я набрасывался с жадностью изголодавшегося.
Каждый день прохаживался я по базарам, переходя с места на место, разговаривая с торговцами из чужих земель, и у всех спрашивал, что нового слышно о Кербушаре. Многие не знали ничего; другие уверяли меня, что он мертв, но я все ещё не мог примириться с этим.
О Редуане и об Азизе никто не упоминал, хотя разговоров о политике вообще хватало во множестве.
Хорошо обеспеченный деньгами после продажи галеры, я покупал красивые одежды, становясь чем дальше тем больше изящным молодым щеголем. Но часто забывал обо всем надолго, погрузившись в какую-нибудь рукопись или книгу, купленную на Улице Книготорговцев.
А потом однажды я увидел самую красивую женщину из всех, кого встречал когда-либо. Она пришла в кофейню с самим Аверроэсом, настоящее имя которого было Ибн Рушд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154