— И ты не плут?
— В такой-то компании? — я огляделся вокруг в притворном ужасе. — Как можно такое воплощение невинности, как я, посчитать плутом в подобном обществе? Нет, просто тот наставник нес бред собачий, а я отстаивал противоположное мнение, вот и все…
Она уселась, и вокруг неё собрались девчонки — все хорошенькие и вполне подходящие, чтобы у мужчины кровь в жилах закипела… Будь они хоть немного чище.
— Мне сказали, — заметил я с самым серьезным видом, — что ты тоже профессор…
— Профессор? Это я-то? Чем только меня не обзывали, но так — никогда. Может быть, я философ. Мужчины приходят ко мне со своими сложностями…
— И кто мог бы разрешить их лучше?
— Меня прозывают Толстуха Клер, и я не отрекаюсь ни от имени, ни от титула. Молодой человек, Толстуха Клер — это имя вызывает почтение!
— Разве мог я подумать иначе? Едва лишь я встретился с этими господами, как они уже стали уверять меня в высоком качестве твоих достоинств… Еще вина! — крикнул я слуге. — Когда закончатся деньги, уеду.
— Не спеши уезжать, оставайся, нам здесь, в Париже, нужны такие.
— Если ты откроешь школу, — сказал Жюло, — я первым сяду у твоих ног. — Он повернулся к Толстухе Клер: — Он ведь не только шутник и острослов. Он учился в Кордове, где у людей больше книг, чем попов!
— И учился не только по книгам, должна сказать, — заметила она с ухмылкой.
Вокруг собрались девушки и студенты.
— Оставайся с нами, солдат, мы тебе доставим такое удовольствие, какого ты в Кордове не видывал!
— Слыхал я о ваших удовольствиях. Мой отец когда-то побывал здесь. Он сражался с викингами на реке, пониже Парижа.
— Твой отец? Кто же такой твой отец?
— Кербушар. Это имя давно известно на морях.
— Сын Кербушара. — Толстуха Клер окинула меня оценивающим взглядом. — А что, возможно… Мне ещё не доводилось видеть двух людей, похожих друг на друга больше, чем ты и он… хотя и меньше, чем ты и он. Мы здесь знаем твоего отца и благословляем его имя. Он славно побил викингов, побил и на улицах Парижа, и на реке.
Я тогда была девчонкой, и викинги поднялись вверх по реке, а солдат в городе совсем не было. Захватчики явились без предупреждения, и если бы не твой отец и его люди, ох, и много доброй французской крови утекло бы той ночью в сточные канавы… Он следовал за ними и поспел сюда, когда они только начали буйствовать. Мы уж собирались бежать на остров и сжечь мосты за собой, как делали обычно, — и тут явился он со своими людьми и поднял их на мечи.
Толстуха поставила стакан:
— Так ты, значит, сын Кербушара?.. Сильный он был мужчина и узкий в бедрах.
Жюло наклонился к ней:
— Клер, сдается мне, что наставник не слишком дружелюбен к нашему солдату. Он может начать расследование… Если что, нам придется быстренько улепетывать.
Она взглянула на меня:
— Ты один? Есть у тебя друзья?
— Есть, но не здесь. Я еду, чтобы встретиться с ними. У меня есть лошади и кое-какие вещи.
Клер не стала больше спрашивать, ибо научилась сдержанности в своей жизненной школе. А я подумал, что когда придет время для бегства, постараюсь обойтись без подсказки и удирать своим собственным путем. Глуп человек, который спускается в колодец по чужой веревке.
Для одного дня я успел натворить более чем достаточно, и теперь начинал беспокоиться, потому что тот наставник был, как мне показалось, человеком узколобым и мстительным, а мои замечания его нисколько не порадовали. До ярмарки добрая ночь езды, и если я в скором времени отсюда не выберусь, караван может уйти.
Пьер Ломбар, ученик Абеляра, не был больше епископом Парижским, и мало надежды, что его преемником стал человек столь же здравомыслящий. Если бы Пьер Ломбар ещё сидел на епископском престоле, я вверил бы ему свою судьбу, но у меня не возникало желания валяться в темнице, пока они примут насчет меня какое-то решение, а то и подвергнут пытке, чего доброго. По опыту мне было известно, что ум политика или церковника чрезвычайно неповоротлив в принятии решений.
Какие бы планы ты ни строил, лучше всего держать их при себе, ибо те, с кем ты делишься ими, могут, в свою очередь, поделиться с кем-нибудь еще; и мудр тот, кто все время мысленно держит руку на дверной ручке.
Умереть за то, во что веришь, — прекрасно для человека, к тому склонного, однако мне всегда казалось, что такое решение изрядно отдает тщеславием. Любому делу, за которое стоит умереть, куда лучше можно послужить, оставаясь в живых.
Воздух в гостинице был спертый и душный, но беседа, то угасающая, то вспыхивающая с новой силой, оставалась, по крайней мере, доброй беседой мыслящих людей.
Однако меня одолевало беспокойство, и не только из-за того, что могло последовать за моими комментариями к святому Бернарду Клервоскому, но и потому, что я понимал: прибыв сюда, я словно шагнул из Кордовы в минувшие времена.
Мысли и идеи, волновавшие этих молодых людей с хорошими мозгами, были мыслями и идеями мертвого прошлого. Идеи Платона — это тоже прошлое, но они остаются свежими и живыми для каждого нового поколения. А многие мысли, царившие здесь, для Кордовы и для всех иных мест были делом давно пройденным. Эти люди бродили по тупикам человеческой мысли, препираясь из-за идей, заброшенных в пыльные уголки философии, куда сметают старый хлам, чтобы забыть о нем.
Тяжело мне было видеть этих пылких юношей, страстно рвущихся к переменам, но увлеченных мыслями, многие из которых никогда не имели никакой ценности и никогда бы в голову прийти не могли ни Платону или Аристотелю, ни Авиценне или Разесу. Этому поколению нужен был второй Абеляр — или лучше дюжина Абеляров.
В мавританской Испании, в Багдаде, Дамаске, в Хинде и Катае, даже на Сицилии мышление опережало здешнее на добрых две сотни лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154