И тогда Юрка говорит:
- Заткнись!
- Это почему же? - бычится Миня.
- Заткнись, говорю, сипильдявка, иначе в лоб получишь. Где твой отец?
Чего молчишь? Думаешь, не знаем? Он враг народа! Жри, что дают и скажи
спасибо. Так? - оборачивается он к тебе.
- Сын за отца не отвечает, - говоришь ты. - Так товарищ Сталин
сказал. - Ты опускаешь глаза в тарелку. Входит Настя. Юрка умолкает.
Ты-то уже догадался, в чем дело, с чего пошел такой разносол.
Почему-то стыдно за Настю. И рад бы отказаться от еды за _т_а_к_о_й_ ее
привкус, но голод не тетка.
- Запомни, - однажды говорит тебе Юрка, - за спиной надо всегда иметь
дружка. Во-первых. Во-вторых, кто сверху - тот хозяин.
И в этой фразе ты улавливаешь два смысла...
А потом происходит ЧП: исчезают три совхозных индюшки, по тем
голодным временам большая ценность. К тому же принадлежат они ферме, где
откармливается птица для столовой Совнаркома республики. Остатки - перья и
кишки - находят в старой силосной яме. Подозрение падает на вас -
школьников. Прибывает комиссия, входит в нее и директор школы, тоже
эвакуированный, пожилой туберкулезный человек, у которого, как говорит
твоя мама, "одно легкое съела каверна". Юрка знает, что твоя мама дружит с
директорской женой, бывают друг у друга. "Слушай, Голенок, - шепчет Юрка,
- ты скажи чахоточному, что я ни при чем, этих чер товых индюшек не
трогал". - "А тебя никто и не обвиня ет, - пожимаешь плечами. - Чего ты
суетишься?" - "На всякий случай скажи. Я в долгу не останусь..." Тогда-то
и приходит, как ощущение, мысль, что бессовестный человек знает свою
истинную суть и в определенные моменты жизни она его пугает и заставляет
осторожничать, упреждать возможные неприятности. Как говорит ваш школьный
военрук, "главное - нанести упреждающий выстрел". Правда, говорится это по
другому, военному поводу. Мысль эта возникает такой, какой и могла
возникнуть по конкретному поводу у семнадцатилетнего паренька, только с
годами она обретает более широкий смысл...
Через неделю за вами неожиданно присылают полуторку из Ката-Ташлыка.
Кажется, военкоматскую. Вы весело впрыгиваете в кузов. Внизу у колеса
Настя. Ветер дергает на ней грязный халат, поверх которого телогрейка.
Ладонями Настя придерживает волосы, часто помаргивает, пытаясь поймать
взгляд Юрки. Но он деловито сволакивает солому к кабине, устраивает себе
уютное место...
Тебе кажется, что вскоре все эти люди исчезнут из твоей жизни, как
пучок соломы из кузова вашей несущейся по луторки, унесенный осенним
ветром в неоглядное мокрое поле.
Но никому не дано знать до самого смертного часа, кого суждено
вспомнить и по какому поводу, а кого и встретить на спиральном жизненном
пути...
Из послевоенной Европы по слабым железнодорожным колеям ползут один
за другим к границам Отечества эшелоны демобилизованных. В крупных, не
очень пострадавших от войны городах уже по эту сторону границы, из этих
эшелонов оседает немало народу, соблазненного возможностью обрести жилье,
красотой и благоустройством домов и улиц, напоминавших те места в
Восточной Европе, где недавно довелось побывать. Так ты и Юрка Кухарь
оказываетесь в Подгорске, а через полгода из Праги сюда закатывается и
Миня Щерба...
Все нехорошее, что вы испытывали прежде друг к другу вроде забыто,
утонуло в эйфории победных дней и недель. Оно всплывет позже.
Ты поступаешь на юридический, Юрка тоже. Миню из-за отца не
принимают. Он пишет запальчивое письмо Ворошилову. И, как ни странно,
ответ приходит положительный. В сентябре 1946 года в гимнастерках и
сапогах вы переступаете порог университета. Старостой группы выбирают
Миню.

9
- Ну и дела! - хохотал в телефонную трубку Кухарь, выслушав Сергея
Ильича. - Я же не знал. Неужели ты подумал, что я мог забрать у тебя
рабочих?! Сегодня же дам команду, чтоб завтра с утра их вернули. Если
нужно что-нибудь для ремонта, может импортная сантехника, ты скажи, я
помогу.
- Спасибо, у меня все есть, - суховато ответил Сергей Ильич.
- Звони, не забывай, - сказал Кухарь.
- Ладно, будь здоров, - закончил разговор Сергей Ильич.

10
- Скотина он. Как был, так и остался. Значит у тебя забирать рабочих
нельзя, а у кого-то можно, - Михаил Михайлович Щерба, откинувшись, сидел
за письменным столом.
Окно выходило во двор-колодец, в кабинете было всегда сумеречно, и
поэтому часто горела верхняя лампа дневного с вета.
Рабочий день кончился, но многие в областной прокуратуре оставались
до семи, а то и до восьми вечера.
Сергей Ильич помнил об этом, и идя сюда по дороге домой, знал, что
застанет приятеля.
- Да бог с ним, - сказал Сергей Ильич, вглядываясь в лицо Щербы.
Зеленоватый свет резко выделял морщины и оттеки под глазами, вдавленную
полосу на переносице от постоянного ношения очков. "Сдал Миня", - подумал
Сергей Ильич. Они были ровесниками. Но Щербу старила тучность и почти
совсем плешивая голова. Прокуратура находилась недалеко от дома Сергея
Ильича, и он иногда заходил на де сять-пятнадцать минут к Щербе поболтать.
- Работы много?
- Полный сейф, - кивнул Щерба на высокий тяжелый ящик в углу,
выкрашенный в серо-кирпичный казенный колер. - К концу месяца, как назло,
повалило.
- Как Галя?
- Давление скачет. Слепнет над сочинениями своих недо рослей.
Прогудел зуммер внутреннего телефона. Щерба снял трубку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75