- Сегодня их гараж выходной, - засмеялась женщина, сидевшая в центре
стола и выдавливавшая пухлыми пальцами с перламутровыми ногтями из дольки
лимона сок в фужер с минеральной водой.
- Бросьте злословить! Мало ли какие причины могли помешать...
Кухаря тут же забыли. Официант принес горячие свиные отбивные с
жареным картофелем. Рюмки снова наполнили. Снизу, где был ресторан, сюда,
на третий этаж слабо долетала музыка, играли "День Победы" в ритме
фокстрота. И Сергей Ильич Голенок представил себе, как там на пятачке у
эстрады тяжело топчутся вместе с дамами пожилые люди с орденскими планками
или с орденами и медалями, навешенными прямо на пиджаки.
Компания распалась на группки. Есть уже никто не мог, на тарелках
остывали недоеденные куски мяса и картофель, матовостью старения
покрывался майонез с остатками салата, подсохнув, изогнулся в чьей-то
тарелке селедочный хвост. Сидели группками по несколько человек кто в
торцах стола, кто отодвинув стулья к окну, кто устроившись на двух
плюшевых маленьких диванчиках, приставленных по обе стороны круглого
старинного столика из красного махоня, на котором стояли чашечки с выпитым
кофе и пепельница, полная окурков.
Михаил Михайлович и старик Шиманович устроились у окна, примостив на
подоконник бутылку, рюмки и вывалив в тарелочку с нарезанным лимоном
полбанки шпрот.
- Ерунда все это, - говорил Михаил Михайлович. - Чувства, эмоции,
интуиция - для беллетристики. Процветание и стабильность обществу может
обеспечить только профессионализм каждого. Компетентность и
профессионализм. Банально, но увы... Все остальное - химеры. Они мешают
профессионально делать дело.
- А долг? - насмешливо поблескивая темными глазами и безвольно
пьяненько расслабив в улыбке губы, спросил Шиманович.
- Какой долг может быть у профессионала? Да пусть хоть тридцать лет
он сидит на этой должности! С каждым днем его долг превращается в долги!
- Закажи пива, Миша, - попросил Шиманович.
- Ну зачем вам после водки?
- Закажи, закажи, я привык...
Принесли бутылку пива. Богдан Григорьевич медленно наливал в высокий
фужер, следя, как поднимаясь кверху, ужимается пена. А захмелевший Щерба
наблюдал за осторожными движениями его смугло-пергаментной старческой руки
с седыми кустиками волос на фалангах пальцев и почему-то неприязненно
думал: "Неужто я восторгался когда-то образованностью этого неряшливого
человека? Опустившегося, спивающегося. Я ведь всегда мечтал услышать от
него похвалу на зачетах и экзаменах. Почему важна она была всегда именно
от него?" Он ждал сегодняшней встречи с Богданом Григорьевичем, именно
здесь, в час застолья, свободы, в кругу давно и хорошо знакомых людей,
хотелось откровенности. С другими так или иначе довольно часто сталкивала
служба, какие-то совместные совещания, семинары, активы. А вот с
Шимановичем не виделись по пять и более лет, и Михаил Михайлович ждал этой
встречи, ощущая на душе таяние все го, чем заледенила ее жизнь и
профессия, ждал, чтобы подсесть, отстранившись от всех, остаться вдвоем,
настроиться на исповедальность, на простые человеческие слова, как только
и можно в беседе с человеком духовно свободным и внутренне независимым,
каким еще со студенческих лет помнил Шимановича. Но сейчас вдруг этот
порыв погас, когда увидел, как дрожит рука Шимановича, держащая фужер с
пивом, как чуть ли не воровато он в самом начале за столом, не дождавшись
тоста, выпивал внеочередную рюмку, как жадно, по-старчески неопрятно ел
салат. И от невозможности исполнить свое желание Михаил Михайлович
внезапно ощутил неприязнь к старику, словно тот отказался быть
собеседником.
- Зачем вы пьете столько, Богдан Григорьевич? - спросил Щерба. -
Пожалейте себя. В чем душа-то держится?
Шиманович ответил лукаво-хмельным взглядом, из глубины которого
светился какой-то лучик:
- Душе не надо объемов, Миша. Если она есть, то уместится и в
наперстке...
И в это время растворилась дверь, влетел обрывок музыки снизу, из
ресторана, а на пороге возник высокий худощавый человек, быстро, сквозь
толстые линзы больших очков охвативший взглядом зальчик, порушенную
изначальную чинность стола, группы людей, сидевших в вольготных позах,
пиджаки, висевшие на спинках стульев.
- Прибыли его сиятельство! - крикнул кто-то.
- Юрка явился! Штрафную ему!
Юрий Кондратьевич Кухарь улыбнулся, расстегнул пиджак, под которым
была жилетка, как-то извинительно развел руками.
- Братцы, - сказал он. - Простите за опоздание. Обстоятельства, - он
прошел к опустошенному столу, садиться за стол не стал, взял чью-то пустую
рюмку, поискал глазами бутылку с коньяком и, налив, спросил, обращаясь к
Щербе:
- Тамада, можно без твоего разрешения?..
- Валяй, я сложил уже свои полномочия, - ответил Михаил Михайлович. -
Только жилетку сними, не унижай нас ею.
Они встретились глазами, заставили себя улыбнуться друг другу, и
торопясь, чтоб избавиться от взгляда Щербы, Юрий Кондратьевич залихватски
запрокинул голову и выплеснул в глотку коньяк, двумя пальцами взял с блюда
подсохший, загнувшийся по краям ломтик языка и стал жевать.
Одиноко сидя в дальнем углу на стуле и медленно покуривая, Сергей
Ильич Голенок с трезвым вниманием наблюдал за всем происходящим в этом
уединенном зале, стены которого были обтянуты бордовой тканью с красивым
узором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75