Спустившись в Альбер мимо агонизирующих деревьев, мы внезапно оказалис
ь среди зданий. Их нельзя было увидеть издали, как в других городах; мы нат
кнулись на них внезапно, как можно наткнуться на труп в траве.
Мы остановились и постояли рядом с домом, который был покрыт гипсом, чтоб
ы он больше походил на огромный камень, но жалкие попытки не увенчались у
спехом: исчезли перекрытия и исчезли комнаты, покрытие было изрезано шра
пнелью.
Неподалеку лежал кусок железа, перила, сорванные с железнодорожного мос
та; шрапнель прошла через искривленный металл, как нож сквозь масло. И око
ло перил лежала одна из больших стальных опор моста, принесенная туда ка
ким-то огненным сквозняком; конец ее был согнут и вывернут, как будто это
прямой тростниковый стебель, который кто-то слишком сильно прижал к зем
ле.
Была за границами Альбера сила, которая могла сотворить такое, железная
сила, у которой не осталось никакой жалости к железу, могущественное мех
аническое приспособление, которое могло брать машины и разрывать их на ч
асти в одно мгновение, как ребенок раздирает цветок на части лепесток за
лепестком.
Когда такая сила пришла извне, остались ли шансы у человека? Она явилась в
Альбер внезапно, и железнодорожные линии и мосты пали и разрушились, и зд
ания склонились вниз в безжалостном пламени; в том же состоянии я обнару
жил их Ц истерзанные печальные завалы, оставшиеся после катастрофы.
Куски бумаги шелестели вокруг, как будто раздавались чьи-то шаги, грязь с
крывала руины, куски ржавых снарядов были столь же неприглядны и грязны,
как все то, что они разрушили. Очищенные, отполированные и оцененные по по
лкроны за штуку, эти куски будут когда-нибудь выглядеть очень романтичн
о в лондонском магазине, но сегодня в Альбере они выглядят грязными и нео
прятными, подобно дешевому ножу, еще грязному и липкому от крови убитой ж
енщины, платье которой не по моде длинно.
Несвежий запах войны стал результатом опустошения.
Британский шлем, пробитый как старый шар для боулинга, но трагичный, а не а
бсурдный, лежал около бочонка и заварочного чайника.
На стене, которая возвышалась над кучей грязных и разбитых стропил, было
написано красной краской: «KOMPe I. M. B. K. 184». Красная краска стекала по стене с каж
дой буквы. Поистине мы стояли на сцене убийства.
Напротив тех красных букв, на другой стороне дороги был дом со следами пр
иятных украшений под окнами, с изображениями виноградных гроздьев и лоз
. Кто-то оставил деревянный ботинок на крючке у двери.
Возможно, радостный орнамент на стене привлек меня. Я вошел в дом и огляде
лся.
На полу лежал кусок снаряда, и маленький графин с отбитым горлышком, и кус
ки рюкзака из лошадиной кожи. Пол когда-то устилала симпатичная плитка, н
о сухая грязь глубоко ее похоронила: именно такая вековая грязь собирает
ся в африканских храмах. Мужской жилет лежал в грязи среди остатков женс
кого платья; жилет был черным: вероятно, его берегли для воскресных дней. В
от и все, что я смог увидеть на первом этаже, больше никаких обломков кораб
лекрушения не сохранилось до наших дней от эпохи мира.
Несчастная лестница все еще пыталась удержаться наверху. Она начиналас
ь в углу комнаты. Она, казалось, все еще полагала, что существует верхний э
таж, все еще чувствовала, что существует дом; и хранилась надежда в поворо
тах той разбитой лестницы, что люди все же вернутся и будут вечерами отпр
авляться в спальни по этим разрушенным ступеням; перила и ступени струил
ись вниз с вершины, женское платье развевалось из верхней комнаты над те
ми бесполезными ступенями, планки потолка раздвинулись, штукатурка исч
езла. Из всех человеческих надежд, которые никогда не исполнятся, из всех
желаний, которые всегда приходят слишком поздно, самой бесполезной была
надежда, выраженная той лестницей Ц надежда, что семейство когда-нибуд
ь вернется домой и снова пройдет по этим ступеням. И если в какой-нибудь д
алекой стране кто-нибудь, не видевший Альбера, еще питает надежду из сост
радания к этим бедным людям во Франции, что в том месте, где остается лестн
ица, существует и здание, способное укрыть людей, которые снова назовут э
то здание домом… Я скажу вам еще одно: носился внутри дома тот же самый вет
ер, который дул снаружи; ветер, который блуждал свободно по многомильным
равнинам, столь же беспрепятственно бродил и в этом доме; больше не было р
азличия между внутри и снаружи, между домом и внешним миром.
И на стене комнаты, в которой я стоял, кто-то гордо написал название своег
о полка, «156-ой Вюртембургский». Это было написано мелом; и другой человек п
ришел и написал два слова, он тоже оставил название своего полка. И надпис
и сохранились, когда те два человека ушли, и одинокий дом затих, за исключе
нием воя ветра и скрипа вещей, который раздается под действием ветра. Еди
нственное сообщение этого пустынного дома, Ц этот потрясающий отчет, э
та редкая строка истории, записанной мелом: «Потерян 156-ым Вюртембургским
, взят обратно Бермондсийскими Бабочками».
Два человека создали этот текст. И, как в случае с Гомером, никто не знает, к
ем они были. И, подобно словам Гомера, их слова были эпосом.

На старом поле битвы

Я прошел на старое поле битвы через садовые ворота,
бледно-зеленые ворота у дороги Бапом Ц Аррас. Веселая зелень привлекла
меня в глубины запустения, как мог бы изумруд привлечь к мусорному ящику.
Я вошел через эти домашние садовые ворота, у которых не было ни петель, ни
столбов, они опирались на кучу камней:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13