Маленькие репейники цеплялись за
него; он шел, сопровождаемый шелестом, единственным звуком в пустыне, кро
ме щелчков уничтоженного железа. Теперь он был в зарослях крапивы. Он пре
одолел много маленьких неестественных долин. Он миновал еще больше тран
шей, охраняемых только грибами. Пока было светло, он следовал по маленьки
м дорожкам, удивляясь, кто же мог их протоптать. Однажды он спустился в тра
ншею.
Одуванчики склонялись поперек тропы, как будто преграждая ему путь, убеж
дая человека уйти и не возвращаться. Сорняки толпились здесь тысячами. Э
то был день сорняков. Только они, казалось, одержали победу в тех полях, по
кинутых человеком. Он спустился в траншею, не зная, какой из враждующих ст
орон эта траншея когда-то принадлежала. Ужасные снаряды разворотили ее
здесь и там, и скрутили железо, как будто круглые гигантские пальцы бесце
льно вертели его несколько мгновений, а потом бросили, оставив навсегда
лежать в дождевых потоках. Он миновал другие блиндажи и черные грибы, окр
ужавшие их; и затем он оставил траншею, идя прямо по открытому месту: снова
мертвые травы шипели у его ног, иногда тонкая проволока запевала свою ти
хую песенку. Он миновал полосу крапивы, но за ней оказалась та же мертвая т
рава. И теперь дневной свет начал угасать вдали. Мужчина намеревался дос
тигнуть цели своего путешествия при свете дня, поскольку уже вышел из во
зраста, когда человек может блуждать после наступления темноты. Но он не
учел всех трудностей ходьбы по той дороге, или понадеялся, что знакомые е
му переулки не исчезнут и не сольются с этой жалкой, пугающей пустошью.
Вечер быстро надвигался, но человек упрямо шел дальше. Это было время, ког
да заросли кукурузы утрачивали цвет и медленно становились серыми на се
ром фоне, и на фермах одни за другими зажигались их неисчислимые огни. Но в
ечер теперь набросился на тоскливую пустошь; поднялся холодный ветер; и
путешественник заслышал жалобный звук железа, качающегося среди уничт
оженных вещей, и знал, что этот звук теперь будет часто звучать в пустыне.

И вечер пришел Ц огромный серый холст, ожидающий мрачных картин; подход
ящий фон для всех темных историй мира, для историй призрачных мест, посещ
аемых духами в любом столетии, в любой стране. Но речь идет не просто о при
зраках из всех тех тысяч могил, полузасыпанных траншей и воронок от снар
ядов; эти места посещает что-то более огромное и более ужасное; их посещаю
т вопящие амбиции под звездами или луной, дрейфующей посреди мусора, усы
павшего одинокую равнину там, где когда-то были деревни; их посещают утра
ченные амбиции двух Императоров и Султана, поднимающие вой при каждом по
рыве ветра и требующие мирового владычества.
Холодный ветер перевернул взорванную пустошь, и куски разбитого железа
заколебались под его дуновением.
И теперь путешественник поспешил, поскольку наступала ночь, и такая ночь
, которую три ведьмы могли выварить в своем котле. Он продолжал идти Ц нет
ерпеливо, но с бесконечной печалью. На линии горизонта появлялись странн
ые ракеты военных времен, они загадочно вздымались над землей и снова оп
ускались. Очень далеко несколько солдат зажгли свой собственный малень
кий костер.
Ночь стала еще холоднее; стук, стук, стук Ц звучало разбитое железо.
И наконец путешественник остановился в ночи и внимательно огляделся, ка
залось, он был доволен, что цель его путешествия находится в пределах вид
имости, хотя для глаз обычного наблюдателя место, которого он достиг, ник
оим образом не отличалось от остальной части пустоши.
Он не пошел дальше, но все оборачивался в разные стороны, осматривая эту х
удосочную и израненную землю участок за участком.
Он искал деревню, где родился.

Двухэтажный дом

Я снова приехал в Круазиль.
Я искал размытую водой дорогу, которую мы использовали в качестве дополн
ительного пути, дорогу, окруженную цепью маленьких убежищ и вырезанными
на дубовых стволах образами святых, которые пережили церковь в Круазиле.

Я мог найти это место с закрытыми глазами. Но мои глаза открылись, и я не су
мел его обнаружить. Я не видел сходства между пустынным шоссе, по котором
у носились грузовики, и оживленной маленькой улочкой, колеям на которой
уже минуло три года.
Пока я пристально осматривался по сторонам, отыскивая нашу линию, я заме
тил старого француза в гражданской одежде, который смотрел вниз с неболь
шой насыпи из белого камня, немного приподнимавшейся над уровнем дороги
. Когда я заметил его в первый раз, он шел, поминутно останавливаясь, как бу
дто не был уверен, где находится. Но теперь он стоял неподвижно, глядя с на
сыпи вниз.
«Voila ma maison,» сказал он.
Больше он ничего не сказал: это поразительное замечание, этот жест, котор
ый указывал на такое бедствие, были сделаны совсем просто. Здесь не было н
ичего от театральной позы, которую мы ошибочно связываем с поведением фр
анцузов, потому что они скрывают свои эмоции менее тайно, чем мы; в его гол
осе не прозвучало никаких трагических нот: только след глубокой привяза
нности проявился в одном из слов, которые он использовал. Он говорил, как ж
енщина могла бы сказать о своем единственном ребенке: «Взгляните на моег
о младенца».
«Voila ma maison», сказал он.
Я попытался выразить на его языке, что я чувствую; и после моей попытки он
заговорил о своем доме.
Это был очень старый дом. Нижняя часть, сказал он, относилась к феодальным
временам; хотя я не совсем понял, то ли все, что осталось под той насыпью, бы
ло настолько древним, то ли он имел в виду только подвалы дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13