тогда в шелесте бумаг, которые л
етают вместе с пылью по опустевшим этажам, человек слышит шепот Беды, гов
орящей: «Смотри; я пришла». Ибо под стенами, разрушенными бедой, и красной
пылью, которая некогда была кирпичами, именно там остался наш собственны
й век; и мелочи, которые лежат на полу Ц реликвии двадцатого столетия. Поэ
тому на улицах Бетьюна задумчивая притягательность, которая таится во в
сех вещах, утраченных давно и безвозвратно, взывает к нам с настойчивост
ью, которая никогда не ощущалась в павших городах древности. Без сомнени
я, будущим эпохам тот век, который таится под руинами в Бетьюне, с тонкими,
призрачными контурами на поверхности, будет представляться веком слав
ы; и все же тем тысячам, которые некогда покинули улицы города, оставляя ми
ллионы мелочей, этот век представлялся иначе: полным совсем другими обещ
аниями, не менее очаровательными, даже не менее волшебными, хотя слишком
слабыми, чтобы История, занятая батареями и имперскими трагедиями, запеч
атлела их на своих скрижалях. Так что для них, что бы ни писали другие, двад
цатый век не был веком стратегии, но состоял только из тех четырнадцати у
траченных спокойных лет, вся память о которых погребена под завалами.
Тот слой камней и кирпичной пыли скрывает ушедший век столь же окончател
ьно, столь же фатально, как слой кремня скрывает меловую вершину и отмеча
ет конец эпохи и некой неведомой геологической катастрофы.
В Бетьюне только по мелочам, оставшимся на своих местах, можно определит
ь, что собой представлял дом, или приблизительно описать людей, которые в
нем обитали. Только по росткам картофеля, пробивающимся на месте тротуар
а и энергично цветущим под разбитым окном, можно определить, что разбиты
й дом рядом был некогда магазином зеленщика, откуда картофель выбрался,
когда пришли для человека трудные времена, и увидел, что улица Ц уже не тв
ердая и недружелюбная, а мягкая и плодородная, как первозданная пустошь;
и картофель пустил корни и расцвел там, как его предшественники цвели до
того, на другом континенте до прихода человека.
На другой стороне улицы, в пыли разрушенного дома, орудия труда показыва
ли, где обитал плотник, когда так внезапно пришла беда. Это были очень хоро
шие инструменты, некоторые все еще лежали на полках, другие Ц среди слом
анных вещей, разбросанных на полу. И далее по улице, на которой валялись вс
е эти вещи, кто-то поднял большой железный ставень, который должен был при
крывать магазин. Изящная гравировка из раскрашенных ирисов обвивала ег
о со всех сторон. Разве что у ювелира мог быть такой ставень. Ставень один
остался в вертикальном положении, а весь магазин исчез.
И прямо здесь исковерканная улица заканчивалась, и все прочие улицы зака
нчивались разом. Дальше была только насыпь из белых камней и кусков кирп
ичей, которую окружали низкие, наклонные стены, и каркасы полых зданий; и с
верху устремляла взор на посетителя одна старая башня собора, как будто
все еще пристально смотревшая на конгрегацию зданий Ц высокий печальн
ый наблюдатель. Среди кирпичей остались тропы, но больше не было улиц.
Над самым центром города парит ястреб, издавая свой клич, как будто он про
летает над пустошью и как будто эта пустошь принадлежит ему. Бриз, которы
й несет его, открывает старые ставни и снова раскачивает их.
Старые, бесполезные петли стонут; обои шепчутся. Три французских солдата
, пытающиеся отыскать свои дома, бродят по кирпичам и зарослям крестовни
ка.
Это Ц Ужас Опустошения, не предсказанный пророчеством в каком-то невер
оятном будущем, не сохраненный на много веков при помощи папируса и камн
я, но павший на наше собственное столетие, на дома народа, подобного нам са
мим: обычные вещи, которые нам знакомы, стали реликвиями прошлого. Именно
наш собственный век закончился в крови и разбитых кирпичах.

В старой гостиной

В Перонне остался один дом с крышей. И там в лучах лу
нного света стоял офицер, возвращавшийся из отпуска. Он искал свой батал
ьон, который сменил дислокацию и был теперь где-то среди руин возле Перон
на, или направлялся туда Ц никто в точности не знал. Кто-то сказал, что вид
ел батальон на марше через Тинкур; сержант сказал, что в Брие. Люди, которы
е не знали, всегда были готовы помочь, они выдвигали предположения и даже
доставали карты. Почему бы и нет? Они не выдавали никакой тайны, потому что
ее не знали, они просто следовали естественной склонности солдата оказа
ть всю возможную помощь другому солдату. Поэтому они предлагали свои вар
ианты как старые друзья. Они никогда не встречались прежде, они могли ник
огда не встретиться снова; но Ла Франс знакомит вас, а пятиминутное знако
мство дорогого стоит в месте, подобном Перонну, где все могло так сильно и
змениться за одну ночь и где все так напряженно на странном фоне руин. В та
ких местах ничтожные отрезки времени становятся очень ценными, пять мин
ут кажутся по-настоящему долгим сроком. Срок и впрямь долгий, поскольку в
сякое может случиться теперь во Франции за пять минут в любой день. Пять м
инут могут стать страницей истории, даже главой, возможно, целым томом.
Маленькие дети с измазанными в чернилах пальцами много лет спустя могут
просидеть целый час, пытаясь изучить и запомнить то, что случилось в тече
ние пяти минут во Франции совсем недавно. Это в точности похоже на отраже
ния, проскальзывающие в сознании в лунном свете среди обширных руин и то
тчас предаваемые забвению.
Тех, кто знал, где находится батальон, разыскиваемый заблудившимся офице
ром, было не так уж много;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13