Сильвер повернулся к нам – лицо его взмокло от усилий и зноя – и крикнул мне:
– Мистер Миллз! Вам лучше уйти с солнца! Вы еще в плохом состоянии!
Я почувствовал, что доктор усмехается про себя.
– Не беспокойтесь, капитан Сильвер! – ответил он за меня. – Он спустится вниз буквально через несколько минут. А там тень и прохлада.
Когда мы проходили мимо стоявших на палубе Сильвера и секретаря, Сильвер сказал так громко, чтобы я мог услышать:
– На набережной я с мистером Миллзом малость поговорил, и, по-моему, я знавал его батюшку в Бристоле: приличный человек, корабельный плотник, мастер на все руки – все про дерево понимал.
– Этот мистер Миллз, кажется, человек очень храбрый, – сказал секретарь своим писклявым голоском.
– Да уж. Доктор мне его раны описывал, верно, доктор? Не так уж много таких, кто так долго на плоту в открытом море выжить сумеет.
В этот момент на палубе началась какая-то странная толкотня, и я инстинктивно (или это мне подсказало шестое чувство?) спрятался за спину доктора Баллантайна у самого входа на главный трап брига. Сильвер обернулся на какой-то шум, раздавшийся в носовой части судна. Лицо его раздраженно нахмурилось, и он пробормотал что-то себе под нос. Я взглянул в том направлении и похолодел.
Горбун, Авель Распен (как благодарен я был, что успел спрятаться!), прыгал по палубе бака, Бак (мор.) – носовая часть верхней палубы; тж. надстройка в носовой части палубы.

преувеличенно передразнивая человека с одной ногой. Было совершенно ясно, что он изображает Джона Сильвера; делая это, он смеялся во все горло и перепрыгивал с места на место, подхватив рукой одну ногу, а горб его подрагивал под тонким коричневым сукном рубахи, которую я всякий раз на нем видел.
Сильвер отвернулся, но затем снова взглянул в ту сторону. Он тихо заметил что-то тощему секретарю, который тут же повернул вместе с ним в другом направлении, как видно, намереваясь отвести его вниз, чтобы его мог приветствовать Молтби.
Мы с доктором Баллантайном направились к ближайшему трапу – он вел к моей каюте, которую, как я понял, я должен был теперь делить с доктором – к величайшему моему удовольствию. Я еще раз взглянул на горбуна: он все еще прыгал по палубе, но уже не столь бодро – он так много смеялся своей собственной шутке, что у него перехватило дух. А я почувствовал облегчение оттого, что дурачество Распена отвлекло его, и он не слишком внимательно меня рассматривал.
В каюте, к моему удивлению, доктор Баллантайн велел мне немедленно лечь в постель, хотя было едва за полдень.
– Это не просто тактика, – сказал он спокойным тоном. – Вы должны считаться со своим состоянием. Вам по-прежнему необходим отдых. В конце концов, нас ведь могут ждать обстоятельства, требующие огромного напряжения сил.
Немного раньше мое уважение к доктору еще возросло, когда я понял, что он простился с женой наедине, в ее покоях. Однако дети весело бежали за ландо и долго махали нам вслед руками, пока мы не скрылись из виду.
Как было велено, я улегся в постель. Когда, спустя значительное время, я проснулся, то понял, что спал глубоким и крепким сном. Мы уже вышли в море – я слышал, как волны плещут о борта брига.
Корабли знают, кто они такие. В сельской местности поскрипывание одной фермерской телеги, фургона или почтовой кареты, когда они, дребезжа, трясутся по нашим дорогам, кажется похожим на все другие. А вот корабли говорят о себе тем, кто на них плывет. Когда бриг принял меня с плота к себе на борт, одним из первых моментов ясного сознания был тот, когда я понял, что, где бы я ни лежал, я нахожусь не на борту «Испаньолы». У брига – голос посветлее, как бы тенор, тогда как шпангоуты «Испаньолы» издают басовые ноты, а потрескивание парусов, когда она идет по воле ветра, более полнозвучно.
К этому времени, посчитал я, Сильвер уже завоевал расположение хозяев брига. Мы с доктором понимали, что пошли на величайший риск. Этот человек был когда-то пиратом, бунтовщиком и убийцей, способным совершить отъявленное насилие без всяких угрызений совести. Сомневаюсь, что он мог быть в разладе с собственной душой; сомневаюсь, что он когда-либо лежал ночью без сна, пересчитывая свои прегрешения.
Десять лет назад, когда Сильвер вернулся к нам из форта после всех произошедших там схваток, сквайр Трелони приветствовал его так: «Джон Сильвер! Вы – гнусный негодяй и обманщик! Чудовищный обманщик, сэр!» – на что Сильвер ответил: «Сердечно вам благодарен, сэр!» Таков был человек, которого мы призвали к себе на помощь.
Что же касается отношения Сильвера к Молтби, то через несколько дней после того, как мы обсудили с Джоном наши планы, доктор Баллантайн привел старого пирата на бриг. Мы решили, что мне лучше считаться «выздоравливающим» и не показываться никому на глаза в компании Сильвера, прежде чем все мы снова не окажемся на борту.
Когда в тот вечер доктор Баллантайн вернулся домой, он рассказал мне, что Молтби очень усердно выставлял себя «большим человеком», хорошо известным королю Георгу, говорил, что он – придворный советник, высокородный вельможа и все прочее в том же роде. Я достаточно хорошо знал Сильвера, чтобы помнить, как он не любит тех, кто распинается о своем высоком положении, чтобы принизить его самого. Молтби, естественно, не мог завоевать этим его дружбу – нет, ни в коей мере! В конце концов я понял, что в этом смысле все складывается для нас благополучно, когда в тот же вечер за обедом доктор Баллантайн заметил: «У вашего старого корабельного кока просто гигантская сила духа!»
Именно эту силу духа мы и пытались использовать ради успеха нашего предприятия и на благо всех его участников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104