Однако моим самым настойчивым воспоминанием, связанным с этой аркой, было то, из-за которого я и пришел сюда. Я смотрел направо и налево, туда, где видел распятых на солнцепеке людей, стоявших на узком выступе скалы перед пещерой. Теперь там никого не было.
Где же они? Я попросил кого-то подержать меня за руку и вылез наружу. Тут я увидел более удобный путь – небольшой проход, высокий, но неширокий, как для худощавого человека; он-то и вел к той крутой тропе, по которой бежал за мной Тейт. Остальные поспешили последовать за мной через эту «дверь», да и кто мог бы винить их за то, что им не хотелось задерживаться в этой бездне зла? Вскоре мы остановились, пройдя полдороги вниз, посередине склона, откуда я мог посмотреть наверх.
Там не было ни души. Ни один смертный не стоял там, распятый и выбеленный солнцем. И внутри пещеры – никого живого. Это означало, что доктор Джеффериз и, что еще печальнее, Бен Ганн погибли. Я уже раньше понял, что Том Тейлор умер, но в тот момент не мог позволить печали завладеть мною.
Меня окликнул один из матросов:
– Сэр!
Я взглянул на него, а он указал пальцем. За тропой, в глубине кустов, стояло жалкое строение, а под его грубым плетеным навесом мы разглядели чьи-то ноги. Мы взвели курки ружей и, по некотором размышлении, двинулись вперед. Я решил, что мы спустимся по тропе до самого низа, а потом снова поднимемся по склону, чтобы подойти к строению сзади. Ничто нам не помешало взобраться туда, ничто не вызвало тревоги.
Вскоре мы стояли в кустарнике, достигавшем нам до плеч, в нескольких футах от задней стенки строения. Я осторожно продвинулся вперед и посмотрел сквозь редко сплетенные ветви. То, что я увидел, не представляло бы угрозы и ребенку. На земляном полу лежали три неподвижных тела. Все трое находились в состоянии полнейшего бессилия, но я чувствовал, что в них еще теплится жизнь. Жестом велев матросам следовать за мной, а затем встать на часах, я бросился ко входу. Три человека, лежавшие навзничь, израненные и оборванные, были доктор Джеффериз, боцман Нунсток и… Бен Ганн.
Бен был первым, над кем я наклонился.
– Бен! Дорогой мой! Как ты? Это Джим.
Он не открывал глаз. Говорят, если начнешь свою жизнь битым, так всю ее и проживешь. Бен был жестоко избит – его лицо, голова, бедные тощие плечи носили следы таких страшных побоев, что я с трудом сдерживал гнев.
– Бен, ты меня слышишь? Это Джим.
Он пробормотал: «Джим…» – и попытался протянуть руку; я взял его ладонь в свои и чуть не разрыдался – такой исхудалой она была.
– Ох, Бен! Бедняга Бен! Что случилось?
Нет ответа.
Все еще держа его за руку, я посмотрел на двух других. Нунсток – человек, которого, при первой встрече с ним, я отметил за его долговязую костлявость, а у доктора Джеффериза, как я припомнил, талия была тонкая, как у девицы. Размышляя о возможной – и ужасной – причине, из-за которой они остались в живых, я со всей полнотой осознал одно: Джозеф Тейт должен умереть. Я не знал, каким образом или от чьей руки, но мне это было безразлично.
Матросы Сильвера все это время стояли молча, словно овцы, пораженно наблюдая, как я обращался сначала к Бену, потом к Джефферизу, который никак не откликнулся, потом к Нунстоку, еще сохранившему малую толику сил. Определив новый, более простой маршрут по склону холма Подзорная труба, я отправил четверых людей к шлюпке – за носилками, медикаментами и припасами. Пятого я послал той же дорогой, но с приказанием свернуть к Сильверу и сообщить ему, где мы находимся и чем стали заниматься.
Затем я призвал остальных помогать мне, и – пусть с весьма ограниченными средствами – мы смогли несколько облегчить состояние моих жестоко изувеченных товарищей.
Раны их были ужасны. Один из матросов отыскал источник чистой воды: в этой части острова, на гребне Лесистого мыса, есть множество ключей и ручьев. Мы начали с того, что лишь смачивали водой губы каждого из троих несчастных, а затем позволили им пить медленными и редкими глотками на протяжении многих минут.
Под ветками, сваленными в углу жалкого строения, я нашел нечто, совсем здесь неуместное – кучу одежды, в которой, как ни огорчительно, оказалось и женское платье. Видимо, жены какого-нибудь помощника капитана с корабля, потерпевшего крушение из-за Джозефа Тейта. Или – дочери капитана? Или какой-нибудь полной надежд пассажирки? Одежда была свалена здесь совсем недавно, и я не решался даже подумать о том, на какие мысли это наводит. Из женского платья я нарвал тряпичных полос, чтобы промыть и перевязать раны, а затем отыскал подходящую одежду, чтобы попытаться одеть злосчастную троицу.
Это оказалось невероятно трудным делом, так как их собственная одежда, или то, что от нее оставалось, прилипла к запекшейся крови. Чтобы дать понять, как тяжелы были нанесенные им повреждения, вот пример: доктор Джеффериз охнул от боли, когда капля холодной воды упала ему на обнаженное бедро. На его теле не осталось ни дюйма, не затронутого избиениями. Я догадался, что всех троих использовали как рабов.
Чудовищную работу, выпавшую нам на долю в этот день, нисколько не облегчал солнечный зной: солнце поднялось уже высоко и вышло из-за Плеча Подзорной трубы. И все же я продолжал трудиться, а все остальные, столь же неумелые, как и я, героически мне помогали. Я думаю, нам удалось добиться некоторого улучшения в ужасающем состоянии каждого мученика. Нунсток меня странным образом растрогал. Когда я обмывал его и освобождал его члены от прилипшей одежды с такой осторожностью, словно раздевал ребенка, я расслышал, что он пытается что-то сказать. Оказалось – он шепчет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104