«Благодарю бога моего, – скорбит гетман, – что грех ради моих наказует меня скорбями, напастями и клеветами, бедами и неудобоносимыми печалями, которые при крайней моей немощи и ослабелой старости превосходят мои силы и не дают спокойно окончить жизнь… Бог дал бы никогда не знать уряду гетманского, на котором от начала его не живу, а мучаюсь, стражду и непрестанные напасти от своих лжебратий и чужестранцев терплю. Прошу вашу вельможность сотворить милость ко мне: подай в тяжких печалях желаемую отраду, да не скончаются безвременно…»

Головкин поспешил успокоить «чувствительного» старика:

«Много таких рассеянных безделиц бывает ни на одного вас, но и на иных верных слуг царского величества. Нечего такому верить, ибо неприятели всегда для своей пользы ложь на верных сплетают, дабы тем своих единомысленников увеселить…»

Благодаря гетмана за присылку письма пана Тарло, Головкин доверил ему ответить пану по своему усмотрению.
Мазепа просьбу выполнил охотно. Он сочинил целое послание, в котором заявлял пану Тарло, что скорее на земле звезды будут, а небо сохой распашется, нежели Украина возвратится к Польше. Он припоминал все насилия, творившиеся панами над украинским народом, и объявлял, что под царским скипетром живется всем вольготно, поэтому никакие обещания не отведут народ от царя, а его, гетмана, «ни стрелы, ни огонь не разлучат от любви пресветлейшего, всемилостивейшего государя». Он наконец, сурово и зло обличал короля Станислава, «который только носит звание короля, а на самом деле является слугой шведов».
Копия письма, отправленного канцлеру, стала новым доказательством непоколебимой верности гетмана.
Следует заметить, что, конечно, никакого ответа пану Тарло гетман не посылал, да и сам «пан Тарло» едва ли не был изобретен хитроумием Мазеры.

X

Пока тянулся разбор кочубеевского доноса, а гетман отводил от себя подозрения, донская смута разрасталась в мощное народное восстание.
Грамоты вольного атамана Кондратия Булавина, призывавшего «бить бояр, прибыльщиков и подьячих», всколыхнули всю южную Русь и Слободскую Украину. В Пристанский городок двинулись толпы работных людей и холопов, спасавшихся от тяжелых податей, подневольной работы и батогов.
Крестьяне прекращают пахоту на помещиков, громят боярские усадьбы. Зарева пожарищ видны и под Тамбовом и под Воронежем. Повсюду в деревнях и станицах шумят вольные народные круги, выбираются, по казацкому обычаю, атаманы.
Булавинский есаул Петро Колодуб верно служил народу. Не раз приходилось ему со своим отрядом бывать в российских деревнях и селах, оказывать помощь крестьянам, поднимавшимся на своих господ. Петро видел, что российские помещики, польские и казацкие паны, несмотря на разную веру и обычаи, всюду одинаково притесняют народ.
Как-то раз к Булавину с просьбой о помощи явились мужики из тамбовской вотчины боярина Салтыкова. Булавин, взяв с собой сотню доброконных казаков под начальством Петра, помчался навестить боярина.
Огромное село, открывшееся их глазам, имело самый неприглядный вид. Крестьянские избенки, покрытые гнилой соломой, отощавшая скотина в катухах, слепленных из глины и хвороста, босоногая ребятня, едва прикрытая лохмотьями, – все свидетельствовало о крайней нищете населения.
А в центре села за белокаменной оградой возвышался великолепный боярский терем, чем-то напомнивший Петру Колодубу палац пана Кричевского.
Хозяина застали врасплох. Тучный бородатый боярин в шелковом узорчатом халате сидел за ужином с плутоватым дьяком, прибывшим от козловского воеводы князя Волконского для расследования жалоб, поступивших на Салтыкова.
Булавин, войдя в горницу вместе с Петром и казаками, снял шапку, чинно поклонился хозяину:
– Бьем челом, боярин… Не обессудь, что во множестве…
Боярин побагровел, хотел подняться и не смог. Еле-еле пробормотал:
– Не ведаю вас… люди добрые…
– Атаман Кондратий Булавин… Может, слышал?
Выпученными от страха глазами глядел боярин на нежданных гостей, шевелил губами. «Совсем как мой пан, когда из постели его вытащили», – подумалось Петру.
Дьяк стоял рядом с боярином и дрожал всем телом. Кто-то из казаков не выдержал, смеясь, вставил:
– Не пытай, атаман… Видишь, от радости языка лишились…
– Воистину так, – пролепетал дьяк.
Булавин бросил на него насмешливый взгляд:
– А ты что за ворона?
– Служилый, подневольный человек, – начал было оправдываться дьяк, но крестьяне, набившиеся в дом вслед за казаками, не дали ему продолжать:
– Не верь, атаман! Боярин как лютый пес народ грызет, а дьяк сей бесчинства его покрывает…
Булавин нахмурил брови:
– Вот оно что! Ну, не взыщи, господин дьяк, заодно и спрашивать будем…
Дьяк упал к ногам атамана:
– Неправда… Оговорили меня…
– Молчи, род гадючий! – грозно прикрикнул на него Булавин и обратился к крестьянам: – Эй, народ! В чем боярин повинен? Кажи, не таись…
Петро видел, как дрогнула толпа крестьян, одетых в худые зипуны и лапти, как пламенем полыхнула ненависть в глазах людей. И тут же выложили мужики, не таясь, все, что на сердце лежало. И как мучил боярин людишек своих тяжкими работами, и как Ивашку-холопа батогами до смерти забил, и как терзает народ за каждую малую провинность.
Атаман слушал жалобы молча, сдерживая гнев. Потом шагнул к Салтыкову, багровое лицо которого покрылось испариной.
– Слышал вины свои, боярин?
Салтыков, собрав силы, приподнялся, затряс бородой, злобно выдохнул:
– Воры, бунтовщики!.. Не вам судить…
– Нам! Кончилось ваше царство! – стукнул кулаком по столу Булавин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73