Позднее он сказал Духу:
– Если даже я это почувствовал, значит, что-то такое там было.
Как будто мальчик в черном плаще излил некую ауру, исполненную тепла, беззащитного и хрупкого. Это было похоже (Стив качал головой и смущенно смеялся, когда говорил об этом Духу) на неуловимую сущность ушедшего детства. Там было все: детская присыпка и сигаретный дым, забытые игрушки и черные карандаши для глаз, разорванные черные кружева, детские стихи и сортиры ночных клубов, где всегда пахнет блевотиной. Эта была чистейшая сущность всего, что потеряно безвозвратно, и всего, что пришло ему на смену.
Мне двадцать три года , – подумал Стив, хотя и не понял, с чего бы вдруг он об этом задумался. – Вроде как я уже взрослый. Я уже больше не верю в сказки. Никто не придет и не сделает так, чтобы все было опять хорошо. Потому что таких просто нет, кто бы смог это сделать.
А потом – как-то вдруг – в комнате не осталось никого, кроме него и Духа, и в воздухе снова повисло искрящее электрическое напряжение. Но теперь в нем уже не было запаха крови и желания убивать.
– Помоги мне его донести, – сказал Никто Молохе. Потом повернулся к Твигу. – А ты иди заводи фургон.
Глаза Твига вновь вспыхнули жгучим огнем, и Стив даже подумал, что на этот раз мальчик зашел уже слишком далеко. Но Твиг только с шумом вздохнул. – Стив почувствовал запах подгнившей крови – и вышел из комнаты.
Никто с Молохой подхватили Зиллаха с обеих сторон и помогли ему встать. Никто взглянул на Стива и попытался улыбнуться. В его глазах гордость боролась с печалью.
– Они ничего вам не сделали, я им не дал, – сказал он. – Теперь, может быть, вы мне поверите. Я не хотел, чтобы все получилось так.
Теперь, когда боевой запал потихонечку проходил, Стив позволил себе дать слабинку.
– Уходите, – сказал он устало. – Все уходите.
– Не переживай, мы уходим. – Никто взглянул на Духа, и на мгновение его показное спокойствие дрогнуло. Но он быстро взял себя в руки.
Стив смотрел на этого странного мальчика и чувствовал, как его злость проходит. В грязном и мятом плаще, с этими сальными, явно крашенными черными волосами, бледный и изможденный, как будто он не высыпался и не питался нормально уже пару недель как минимум, он тем не менее отнюдь не казался жалким – было в нем какое-то странное достоинство. Его лицо – чистое и открытое – было совсем-совсем юным, и когда он выпрямился в полный рост, держа на плече безвольную руку Зиллаха, на этом юном лице отразилась такая запредельная святость, что Стиву на миг стало страшно. Это было лицо человека, который узнал то место, куда стремился всю жизнь, – то самое правильное место, где ему обязательно будет хорошо.
По сравнению с этим мальчиком его приятели выглядели конченными мерзавцами.

Дух смотрел на Никто. Когда он проснулся, он увидел обрывки картин из его прошлого. Младенец… яркие улицы в вихре карнавала… лужа крови на деревянном полу. Он сразу понял, что Никто как-то связан с той бедой, которую он предчувствует уже давно, – с бедой, которая, может быть, уже наступила. Большинство этих образов уже стерлось из памяти Духа, но он знал, что их можно вернуть, если чуть-чуть постараться.
Но вместо этого Дух сделал одну вещь, которую ни разу не делал раньше. Он попытался закрыться от Никто – сделать так, чтобы не прикасаться сознанием к сознанию Никто, чтобы не раскрыть его темных секретов. Он не хотел знать, кто такой Никто на самом деле, откуда он появился и куда он теперь направляется. Он не хочет чувствовать боль этого странного мальчика, потому что не может ее облегчить. Никто был потерян. Может быть, он еще сам не знает об этом… но скорее всего он знает. И это пугало Духа больше всего. Может быть, он уже знает. И это – его сознательный выбор.
Зиллах едва держался на ногах, даже при том, что его поддерживали с двух сторон. Под коркой запекшейся крови и раздувшихся синяков его лицо было неправдоподобно красивым – красотой мраморной статуи или изящной маски: точеной, правильной, но холодной. Красотой мертвого дерева, которое никогда больше не зацветет. Его губы, алые от помады и крови, были растянуты в горькой усмешке над выбитыми зубами. В зеленых глазах цвета смертельного яда тоже плескалась горечь.
– С ним все в порядке? – спросил Дух. – Он… – И умолк на полуслове, широко распахнув глаза. Глухой и бесполый голос заговорил у него в голове:
Нет, со мной все совсем не в порядке. Мне очень больно, потому что твой идиот приятель засветил мне по лицу бейсбольной битой, а мой любовник предал меня ради ваших никчемных песен. Ну и что? Я могу вытерпеть боль. Боль все равно пройдет. И если я вдруг решу вернуться и отомстить болью за боль, я это сделаю, мой прелестный провидец. Или, если тебе больше нравится так, я тебя поцелую, как целуются только любовники, и отравлю тебя своей слюной. Я научу тебя извращениям, о которых ты даже не смеешь мечтать. Хочешь, я разорву тебе грудь и испачкаю губы в крови прямо у тебя из сердца и только потом поцелую тебя, чтобы ты пил свою кровь с моих губ? Тебя это не соблазняет?
– Нет, – сказал Дух. – И вообще убирайся. – Он даже не понял, сказал он это вслух или просто подумал. Но это было не важно. Он знал, что Зиллах его услышит. Голос у него в голове взорвался смехом, диким и непристойным. Духу представилась пустая душа, существо без моральных принципов и страстей, кроме тех, которые можно удовлетворить по минутной прихоти, – безумный ребенок, которому позволено все.
Теперь Дух видел Зиллаха и остальных сквозь пелену слез. Он плакал вовсе не потому, что некое злобное развращенное существо ворвалось в его мысли, хотя ощущение было действительно не из приятных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128