В глуби рощи стоял дом с двумя окнами, поленницей дров и цыплятами в винограднике. Мужчина с фонарем ковырялся в моторе чего-то вроде джипа. На мгновение осветилось его лицо — очень греческое, смуглое, волосы спадали на широкие скулы героя, округлую голову покрывали крутые кудри статуи. Зажегся свет в окне, осветил эту вполне мирную обстановку, мой страх пропал, и я собралась идти дальше. Грек услышал шорох движения, широко улыбнулся, что-то крикнул, на мгновение по мне скользнул луч фонаря, но я уже уходила.Саймон сидел у машины и курил. Он встал, когда увидел меня и открыл мне дверь. На мой взгляд он ответил мотанием головы.— Не вышло. Я задал все вопросы, какие смог, но это — тупик. — Он сел на место водителя и завел мотор. — Думаю, на сегодня хватит, нужно возвращаться в Дельфы, обедать, и надеяться, что все утрясется само собой.— А утрясется?Он развернул машину и мы тронулись в путь.— Я думаю.Я вспомнила все свои подозрения, поэтому ответила просто:— Ну тогда пусть утрясается. Как хотите.Он глянул на меня сбоку, но никак этого не прокомментировал.Сзади догорали огни деревни, мы набирали скорость на узкой дороге. Он бросил мне на колени что-то упругое, с листьями и прекрасно пахнущее.— Что это?— Базилик, король трав.Я провела веткой по губам. Запах был сладкий и немного мятный. Мы замолчали.Когда мы проехали знак «До Амфиссы 9 км» и повернули к Криссе, Саймон спросил:— Вы посмотрели на путь пилигримов?— Да, прекрасный вид прямо перед закатом. А вы были там?— Вчера.Дорога шла вверх. После недолгой тишины он сказал, не меняя выражения:— Знаете, я действительно понимаю в этом не больше вас.Очень нескоро я ответила:— Извините. Что, это так заметно? Но что я должна думать?— Может быть, именно то, что думаете. История совершенно безумная, а в конце концов скорее всего окажется, что она ничего не значит. — Я увидела, что он улыбнулся. — Спасибо, что не притворились, что вы не понимаете, что я имею в виду.— Но я поняла. Я сама только об этом и думала.— Знаю. Девять женщин из десяти сказали бы «Что вы имеете в виду?» и мы увязли бы в паутине выяснения отношений и объяснений.— В этом нет никакой нужды.Он засмеялся:— Пообедаете со мной сегодня?— Спасибо, мистер Лестер…— Саймон.— Саймон, но, может быть, я должна, я имею в виду…— Тогда прекрасно. В вашем отеле?— Послушайте, я не сказала…— Вы мне должны, — сказал Саймон холодно.— Должна? Нет! С какой стати вы это решили?— Как плата за то, что вы меня подозревали, в чем бы вы меня ни подозревали. — Мы взбирались по узкой улочке Криссы и, когда проезжали освещенный магазин, он посмотрел на часы. — Сейчас почти семь. Вы согласитесь пообедать через полчаса?Я сдалась:— Когда вас это устроит. Но это не слишком рано для Греции? Вы такой голодный?— В разумных пределах. Но дело не в этом. У меня намечены дела на сегодняшний вечер.— Понятно. Ну что же, для меня это не слишком рано. Я сегодня почти не ела и слишком боялась, чтобы и от этого получать удовольствие. Поэтому спасибо. В «Аполлоне», вы сказали? Вы сами там не остановились?— Нет. Когда я приехал, отель был переполнен, и мне позволили переночевать в студии на горе. Вы, наверное, ее еще не видели. Это большое уродливое здание в ста футах над деревней.— Студия? В смысле художественная студия?— Да. Не знаю для чего она предназначалась изначально, но сейчас там останавливаются только художники и студенты, у которых нет денег на гостиницу. Я там не совсем законно, но очень хотел быть в Дельфах и несколько дней ничего не мог найти. Когда я там устроился, оказалось, что студия мне очень подходит. Сейчас там, кроме меня, есть только один житель: молодой англичанин, художник… Очень хороший, хотя и не разрешает так говорить.— Но вы же все-таки имеете отношение к искусству. Как преподаватель классики…Он искоса посмотрел на меня:— Я здесь не для того, чтобы изучать классику.— О!Крайне беспомощное замечание, я надеялась, что оно не прозвучало, как вопрос, но оно повисло между нами, явно требуя ответа.Саймон сказал неожиданно в темноту:— Мой брат Михаэль был здесь во время войны.Крисса теперь оказалась внизу. Вдалеке слева, как бусины под тонкой луной, горели огни Итеа.Он продолжал так же совершенно невыразительным голосом:— Какое-то время он служил в Пелопоннесе офицером связи — связывал наших и греческое сопротивление. В сорок четвертом году он жил в Арахове у пастуха Стефаноса. Я сегодня его и искал, но он уехал в Левадию и ожидался только вечером — так, по крайней мере, мне сказала женщина его дома.— Женщина его дома?Он засмеялся:— Его жена. В Греции все должны относиться к чему-то, мужчину вспоминают, объединив с местом его пребывания, а женщину — с мужчиной, которому она принадлежит.— Верю. Это, очевидно, придает смысл ее несчастной жизни.— Ну конечно… В любом случае я сегодня вечером опять еду в Арахову.— Значит, это паломничество, как у всех — паломничество в Дельфы?— Можно сказать и так. Я приехал умиротворить его тень.У меня перехватило дыхание.— Извините. Какая я идиотка… Я не поняла.— Что он умер? Да.— Здесь?— Да. В сорок четвертом. Где-то на Парнасе.Мы повернули последний раз перед Дельфами. Слева сияли освещенные окна роскошного туристского павильона. Справа тонкая луна умирала в россыпи звезд. Море слабо светилось внизу черной лентой. Что-то заставило меня сказать:— Саймон.— Да?— Почему вы сказали умиротворить?Молчание. Потом он заговорил легким тоном:— Я расскажу вам об этом, если смогу. Но не сейчас. Уже Дельфы, я оставлю машину и вас около отеля и присоединюсь к вам через полчаса. Хорошо?— Хорошо.Машина встала на старое место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49