Старик недоверчиво усмехнулся.— Можно не хотеть ночи, дождя или снега. А вот не хотеть быть воином…— Я не хочу быть воином, — упрямо повторил Иван.— Чего же ты хочешь? Может быть, ты хочешь стать Хаямом? Или Ибн Синой?— Я не знаю, кто это.Старик покачал головой.— В этом лучше не признаваться. Так чего же ты хочешь?— Я хочу много знать и еще больше видеть, — Надо точно знать, чего хочешь.Иван смутился:— Я не знаю точно. Многое…— Ты не на базаре. Говорить с другом надо просто и честно. «Многое» — это значит совсем мало. Сначала приди к тому, что ты хочешь узнать, а уж потом узнавай.Иван подумал с минуту. Потом улыбнулся и попросил:— Мне бы сначала очень хотелось выучить арабскую азбуку. Но Садек не умеет писать.Старик спросил:— У тебя есть с собой перо и кагаз бумага (араб.)

?— Нет.— Хорошо. Подожди меня. Я тебе покажу основу. Остальное изучай с Садеком. У него острый глаз и хороший ум. Мы его в этот раз не возьмем с собой — слишком труден будет путь.Вернувшись, он протянул Ивану листок желтой бумаги и тоненькое гусиное перо, тщательно заточенное, со следами красной туши.— Пиши. Алиф — первая буква нашей азбуки. Она одна и для таджиков, и для персов, и для афганцев. Потому что эта первая буква — арабская буква.
…Иван ушел из кочевья утром. Прощаясь, старик сказал ему:— Мы умеем помнить то, что следует помнить. Отныне каждый наш караван, который будет идти в Оренбург, станет разбивать кочевье около Орска. Это мы будем делать для тебя. Приходи и учись, узнавай то, что хочешь узнать. И помни: сначала надо смотреть, а потом уже узнавать. Если тебе скажут, что Бухара — город сказок, не верь этому, хотя Бухара действительно город сказок. Сначала убедись, в этом, увидав, а потом реши, так это или не так… Ну, прощай! Мы должны идти в Оренбург.Когда караван тронулся в путь, в сердце у Виткевича что-то оборвалось. Много дней после этого дня он ходил задумчивый, тихий.
…В Орск пришла весна. 8 Иван вышел из крепостных ворот. Часовые дремали, опершись о стволы ружей. Степь лежала тихая, словно женщина, утомленная лаской любимого. Играючи, пробегали тушканчики, размахивая своими веселыми, ставленными «в ружье» хвостиками с клоунскими помпончиками на кончиках. Свистели сурки — здесь необычно жирные, раскормленные, оттого что хлеба вокруг крепости убирались нерегулярно, а чаще всего и вовсе не убирались.«И-ю-ю-юф», — просвистел сурок и замолчал, ожидая ответа подруги.«Фю-ю-ю-и-и», — ответила та и, поперхнувшись смехом, замолчала.«Весна», — подумал Иван ласково. Он забрался на холм, с которого виднелись подслеповатые огоньки Орска, сел на большой камень, обхватил колени руками."Вон за теми холмами, — думал Иван, — лежит пустыня, великая, сильная. Она всемогуща, и никто с ней никогда не справится. Она начинается сразу, наверное.Сразу подминает под себя побеги травы и мягкие корни деревьев. А что за ней? Что за этой пустыней? Что прячут пески? Радость или горе?"Много раз в сердце Ивана входило великое желание, холодом трогало мозг: уйти туда, увидеть, что сокрыто песками. Он часто вспоминал длинные караваны, проходившие мимо Орска к Оренбургу, вспоминал хриплые крики караван-баши, лихую посадку наездников в жестких седлах, глаза купцов, сощуренные великим лукавством и мудростью. За тысячи верст шли они, ставя на карту не только благополучие одно. Жизнь ставили на карту. И вдруг Иван почувствовал острую зависть к ним, к этим людям — подвижникам страстного поиска, мужественным разведчикам неведомых песчаных троп.Купец, торгаш, казалось бы, а сколько видит на пути своем! Как много постигает!Сколь многое переоценивает заново! Для него пустыня тоже начинается сразу, и он уходит в неведомое, простившись с привычным.«За песком, за пустыней, что начинается сразу, — думал Иван, покусывая горький стебелек полыни, — за тем песком — жизнь, о которой я лишь слыхивал от маменьки, читавшей мне сказки перед сном. За тем песком — жизнь яркая, словно халаты купцов восточных, острая, как специи, привозимые ими».Степь, озаренная белым светом луны, казалась неживой.«Бежав туда, — думал Иван, — я теряю многое. Но за всякой потерей следует наполнение. За горем — радость. И дай бог наш всемогущий мужества сердцу, чтобы дерзнуть на познание радости неизведанного».Подул ветер. Степь ожила. Высокие травы заговорили все сразу, радуясь прохладе, принесенной с севера. Глава третья 1 «Итак, решено. В побег. Я уйду через пески, через Азию — в Польшу. А может быть, в Россию, к тем, кто помнит декабрь. Не знаю куда, но только на борьбу. Через час меня не будет в крепости, которой я отдал три года жизни, где я познал дружбу Бестужева и любовь Садека. Сейчас я сожгу все свои дневники, и никто никогда не узнает, что я пережил за эти годы. Никто и никогда. И никто не узнает, что я сбежал. Никто, кроме Яновского, который помогал мне и сейчас помогает. Прощай, Орск…»Иван остановился только через несколько часов бешеной скачки. Он опустил поводья и почувствовал, как сильно дрожат пальцы. Та свобода, о которой он мечтал все эти годы, пришла. Но такой ли ждал ее Виткевич? Испуганной, напряженной, с дрожью в пальцах? Он ждал свободы и видел ее в другом облике — он видел ее гордой, прекрасной. По молодости лет он не мог знать, что порой свобода приходит вместе со страхом.Виткевич достал карту. Тяжелый апрельский ветер рванул откуда-то со спины и чуть не порвал карту. Иван делал ее с прошлого года, беседуя с купцами и караван-баши, которые, как и обещал старик, первым учивший Ивана арабскому письму, останавливались под Орском на одну ночь.С отступлениями и всяческими предосторожностями Виткевич расспрашивал купцов о караванном пути в Бухару и Хиву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63