— Кто этот страдалец? — спросил Иван.Алябьев не ответил.— Радищев, — негромко сказал Даль, нахмурившись.— Даль все знает, — усмехнулся Алябьев, — он умный, он счастливый, ему звезда светит, его губернатор любит.Владимир Иванович поморщился, но смолчал: он знал, как тяжело Алябьеву, безвинно осужденному, всеми отвергнутому. Он прощал Алябьеву грубости, так же как Перовский — Виткевичу.— А мне, признаться, порой веселой песни хочется, — сказал Даль, желая изменить разговор, — осенью тяжелые песни грустно слушать.— В России веселых песен нет, — заметил Алябьев. — Я вот тут намедни записывал новые песни — все, словно на подбор, грустны и раздумчивы. Спросил я тогда ту бабу, что мне их певала: «А веселей у тебя нету?» Она ответила: «Веселое с веселого поется. А у нас на свадьбу да на рожденье то же, что и на смерть, поют. Оттого как жена да дите — камень на шее кормильцу. Коль нет в жизни веселого — так уж веселей ничего не выдумаешь…»Алябьев обвел взглядом друзей. Рассмеялся. Запел: Не осенний мелкий дождичекБрызжет, брызжет сквозь туман,Слезы горькие льет молодец,На свой бархатный кафтан."Полно, брат, молодец!Ты ведь не девица:Пей, тоска пройдет,Пей, пей! Тоска пройдет!" Захлопнув крышку рояля, Алябьев поднялся с низенького, скрипучего стула.Обернулся к Виткевичу и спросил:— Иван Викторович, вы мне обещали новые киргизские песни перевесть. Сделали?— Да.— Так же интересно, как и в прошлый раз?— Да.Фома Зан рассмеялся:— Вот этого увлечения, Александр Александрович, я не понимаю. Виткевич бредит киргизами — сие понятно: ему другой судьбы нет, он себя Востоку посвятил. Но вы ж музыкант!Алябьев ничего не ответил. Снял со стены гитару, прижался щекой к деке, тронул струны и запел: О-о-о, длинный путь караван идет…Много дней, много звезд позади,Впереди лишь одни пескиИ кругом лишь одни пески…Сколько раз я мечтал о тебе,О глазах твоих и руках,Сколько дней я иду от тебя,Чтоб прийти к тебе навсегда… — Ну, разве не чудо, Зан? — вдруг, оборвав струну, спросил Алябьев. — Вот вам киргизы, вот вам Виткевич!— Это очень красиво, — сказал Даль, — это изумительно!— Сколько простора в этом, сколько грусти, ожидания! Сколь чутка душа певца, сложившего эти строки! — говорил Алябьев, сидя рядом с Иваном.Виткевич счастливо улыбался: его понимали друзья.Иван любил заходить к Алябьеву по утрам, когда тот, не умывшись, в халате, сидел за роялем, обрабатывая песни башкир, киргизов, таджиков. Виткевич любовался тем, как Алябьев находил в разрозненной, не сбитой в одно целое песне тонкую удивительную мелодию. Он ловил эту мелодию и заставлял ее звучать. И в песне, которую заново рождал композитор, Иван видел то, что ему довелось уже пережить, и чувствовал то, что пережить ему еще придется… Глава третья 1 Обманчива здешняя погода. Вчера еще в теплом воздухе искрилась паутинка, словно прозрачная шаль на прекрасном лике поздней осени. А сегодня подул ветер и вместе с шалыми красно-желтыми листьями принес снег, острый и колючий. И пошла сыпать белая пороша на потрескавшуюся от летней жары землю. Потом хлестнул последний дождь, прихватило морозцем, и на образовавшуюся ледяную корочку нанесло видимо-невидимо снегу, теперь уже пушистого, ласкового. Дорог вокруг Оренбурга больше не было. Повсюду лежало безмолвие, величавое и страшное.Урал стал тоже внезапно. Вчера еще черный, стремительный, он нес свои воды к югу, пробиваясь среди белых степей. Когда Иван пришел к берегу — привычке своей он не изменял, ходил к Уралу каждое утро, — нигде не было ни полыньи: лед лежал ровно, белый как сахар.Зима пришла в Оренбург, лихая, студеная.На крещенье казаки устраивали празднество: лов красной царевой рыбы. На Урале рубили лунки заблаговременно. Человек триста казаков — молодцы все на подбор — замирали в легких санях, метрах в трехстах от прорубей. Перед их строем прохаживался атаман с российским трехцветным флагом. Лошади нетерпеливо переступали с ноги на ногу, сдерживаемые седоками. Наконец атаман отходил к берегу, туда, где собирался весь Оренбург, поднимал флаг высоко над головой.Казаки крестились. Атаман опускал руку, и триста саней, запряженных самыми резвыми по всему Уралу конями, срывались с места. Поднималось огромное белое облако снега. Кто первым прискачет к лунке, изловит красную рыбу, икру вырежеттот победителем считается. А победитель икру эту царю в подарок везет и самолично в монаршие руки вручает.Гиканье, присвист, стремительность, свалка.Веселье, смелость, лихость.Россия…Дымное, красно-алое солнце замерло в небе, наблюдая за людьми. Солнцу стало завидно, и оно простояло в зените лишних две минуты.Победителем оказался Петренко, отец Лушки. Его подвели к губернатору. Перовский осмотрел его кряжистую, от чрезмерной силы казавшуюся нескладной фигуру.Перовский любил сильных людей и поэтому улыбнулся.— Как зовут-то, Сила Силович?— Трофимом Петровым Петренкой величают, — степенно ответил казак.Память у Перовского была поразительная. Он сразу же вспомнил показания Кживицкого о Петренко. Губернатор нахмурился.— Это Кживицкому Бонифацию не ты ль советы давал?— А я! — так же степенно ответил казак.— Как же ты советы этакие даешь?— Так он слаб на силу-то. Я ему на ум и посоветовал. Пусть, думаю, выбьется с умом-то. А коли б он с силой был, так я ж разве стал…Перовский поразился такому рассуждению.— Как ты говоришь? — переспросил он Петренко.Тот пояснил:— Я пособленье хотел ему сделать. А он не только слабый. Дурной он. Тут уж моей вины нету.Перовский засмеялся.— Хитрый ты, казак!— А что ж, — согласился Петренко. — Без хитрости только кукушка живет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63