Разве я могу увидеть именно то дерево, которое мне нужно?Певец не торопился с ответом, что-то обдумывая. Потом попросил:— Дай мне, пожалуйста, чаю.Фатех-джан протянул ему чашку и про себя отметил, что певец не так уж вежлив: в гостях не принято просить. Это звучит упреком хозяину.— Нет, — улыбнулся певец, — я прошу у тебя не чашку, а пачку с чаем.— Разве я плохо заварил? — не удержавшись, спросил Фатех-джан. — Если тебе неприятен вкус, я заварю новый.— Нет, нет, что ты, — возразил певец, — чай очень хорош, хвала твоему дому. Но посмотри: вот ты дал мне пачку чая. Я беру ее, высыпаю на ладонь часть содержимого, откладываю остальную пачку в сторону и выбираю чаинки для особой заварки, — певец закрыл глаза и начал осторожно ощупывать каждую чаинку. — Видишь, вот эта толста, слишком толста. Она придает чаю резкий запах. Мы ее отложим в сторону, так? А вот эта, смотри, — певец взял маленькую тонкую чаинку и поднес ее к носу, — это очень хорошая чаинка. На, понюхай и сравни с большой, той, что я отложил.Фатех-джан сравнил две чаинки, понюхал их и решил, что певец прав. Он ждал, что будет дальше.Певец молча отбирал самые хорошие чаинки. Потом он попросил у Фатех-джана чайник и бросил их туда.— Залей не слишком горячей водой и дай постоять минут десять. Пройдет время — сравни этот чай с любым другим, и ты скажешь, что мой лучше. Потому что я сумел верно начать. Я начал с выбора, с поиска. С поиска чаинок.Фатех-джан усмехнулся.— Ты мудр, а мудрость принимают как дар аллаха.— Это ли мудрость? — возразил певец. — Мудрость проще, оттого что путь к ней труднее.Помолчали. Потом певец спросил:— Ты, верно, не знаешь моего имени?— Нет, не знаю.— Меня зовут Садыкулла. Я сын мастера рабабов, и отец мой был сыном мастера.— Я знаю работы Садыкуллы, — сказал Фатех-джан и внимательно посмотрел на гостя, — но ты певец, а не мастер. Мастер никогда не поет, он только делает песню.— Когда мастеру есть что петь, он и споет, — заметил Садыкулла и бросил под язык щепоть зеленого табаку. — Знаешь ли ты, как я потерял глаза? 6 Тигр, по-видимому, не видел Ивана. Но, судя по тому, как подрагивали его ноздри, он чувствовал поблизости человека. Шаг его делался все короче и осторожнее.Иван вытащил из-за кушака пистолет и отвел курок. Мысли заметались, наползая одна на другую, сталкиваясь, дробясь на множество других, быстрых и неожиданных.«Неужели конец? Что сделает пистолет против зверя? Кричать? Никто не услышит. Молчать, затаиться?»Осторожно, рассчитывая каждое движение, Иван повернулся на живот. Достал кривой нож. Положил его рядом с собой. Тигр был теперь шагах в двадцати. Скрытый от него камнями, Иван мог еще раз внимательно разглядеть полосатого, поджарого зверя.«А что, ежели в глаз ему угодить?»Рука у Ивана верная, тяжелая. Рукоять пистолета зажата в холодных пальцах.Тигр в пятнадцати шагах.Где-то неподалеку покатились камни. Тигр замер.С каждой минутой темнеет все больше и больше.Снова где-то посыпались камни. Тигр весь на-пружинился, прижался к земле, пополз.Иван оттянул курок.Сердце колотилось в груди тяжело, быстро.Палец начал осторожно давить на курок.Большой глаз тигра, вернее даже — зрачок, как раз над мушкой.«Бабах!»«А-а-а-а-х! Х-х-хахааа!» — громыхнуло эхо.Тигр вытянулся, потом подпрыгнул, стал на задние лапы, пошел на Ивана.«Бабах! А-а-аххх-ааа!» — громыхнул второй выстрел.«Кто же это?! Спасен?!»Тигр завертелся на месте, упал, дернулся, замер.— Э-э-й! — негромко крикнул кто-то из кустов — Ты жив, друг?Иван сдержал дрожь в коленях. Хрипло ответил:— Жив.Из кустов дикого жасмина вылезли Вахед и Абдулали.Когда они подошли к Ивану, тот сидел около туши убитого тигра, крепко сцепив руки.— Мы боялись спугнуть его, когда заметили, — объяснил Вахед, — он сердится, когда его пугаешь, и может кинуться на человека раньше времени, рассердившись…— Да, очень сердится, — подтвердил Абдулали. — Чай будем пить?— Будем, обязательно будем, А то я замерз, — сказал Вахед и начал высекать искру. 7 Фатех-джан растерялся. Он никак не думал, что Садыкулла слеп. Он думал, что у него просто такой взгляд — тяжелый, остановившийся.— Я расскажу тебе. Пятьдесят лет тому назад, — начал певец, — у меня было много рабабов, ситаров и доумр, оставшихся еще от отца и деда. Их с охотой покупали у меня певцы из Кандагара и Герата, Пешавара и Кабула. Мои рабабы нравились людям, но они не нравились мне. Я хотел сделать такой рабаб, чтобы звук в нем был чист, как слеза новорожденного. Я начал делать рабабы из теневой стороны дерева. Звук получался густой, но грустный, словно первый ноябрьский дождь. Я попробовал делать из солнечной стороны — звук получался высокий, звонкий, как голос девушки в горах. Но как совместить в одном голоса двух? Я стал класть в деку солнечного зардалю кусок тута, срубленного в тени. Звук получался широкий, и шум дождя мешал песне девушки.Однажды странник, пусть аллах благословит его имя, поведал мне, будто в стране, где горы держат небо, среди снегов растут деревья, которые славятся в тех краях силой, выносливостью и красотой.Я пошел в тот край. Я шел много дней. Я поднимался в горы. Но чем выше я поднимался, тем становилось холоднее и дышать было трудно и чаще сбивал с ног сухой ветер. Кругом были только скалы, а деревьев не было. Глазам моим стало больно смотреть вверх, потому что небо уже было не голубое, а красное. Потом начался красный снег и красные облака. Отчаянье — подруга слабых: я решил повернуть назад. Но перед тем, как уйти, я взглянул вверх. Облака расступились, и я увидел высоко вверху в маленьком клочке красного неба сильное ветвистое дерево. Я полз к этому дереву много часов, а может быть, дней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63