Губернатор обнял Петренко и поцеловал его в колючую щеку.Когда казак отошел, Перовский обернулся к Виткевичу и спросил его:— Ну не прелесть разве?Иван согласился:— Истинная прелесть, Василий Алексеевич.Они рассмеялись, довольные тем, что поняли друг друга. Прощаясь с Виткевичем, Перовский сказал ему одну из своих загадочных фраз:— По весне первопуток откроешь, а по осени посчитаемся. 2 Весь день Перовский был возбужден, чего-то ожидая. Часто он подходил к большому венецианскому окну, схваченному гусиными лапами мороза, и свирепо дул на стекло, плавя лед своим жарким дыханием. Хотя печи в кабинете были натоплены, Виткевич, который остался у губернатора по его просьбе, то и дело подходил к кафелю греть руки.— А ты мерзляк, Иван Викторыч, — заметил Перовский, — сие странно. Сероглазые холода не боятся.— Отчего так?— Сказывают, кто сероглаз — у того будто льды в первооснове заложены. Холод. Это, верно, от варягов…Лед на стеклах синел: наступал ранний зимний вечер. Перовский открыл маленькую форточку, и в кабинет ворвалась белая струя холодного пара.— А ты заметил, Иван Викторыч, — задумчиво сказал Перовский, — что мороз болотом пахнет?Виткевич улыбнулся. Ответил:— Болото пахнет осенью, не зимней стужей, Василий Алексеевич.Перовский шумно вздохнул.— Может, ты и прав. Я прошлой осенью по гусям ездил. Тут недалече озерко одно изумительное, дичи — тьма. Один приехал — грустно было. Стал у берега. Камыши в рост, мохнатые, словно котята. А как солнце в закат пошло, так камыши синими стали. Красота какая, Иван Викторыч… Сказочная красота… Стою жду косяка. И вдруг, — Перовский перешел на шепот, нахмурился, по-бычьи склонил голову, — и вдруг слышу, кто-то песню поет. Тихо эдак, издалече. Голос высокий, чистый. Эх, в Таганроге случилася беда,Там убили, там убили молодого казака,Принакрыли, принакрыли чистым белым полотном.Положили, положили под ракитовым кустом… Слуха у губернатора не было, и поэтому, спев, он застыдился. Но, как всякий лишенный музыкального слуха человек, Перовский особенно остро воспринимал прелесть песни.Лед на окнах из синего сделался белым: наступила ночь.— Выглянул я из камышей, — продолжал Перовский, — гляжу, казак по степи едет. Стройный, без папахи, ружье на весу держит и поет. Да такой красавец-глаз не отвести. Много в России красивых, а такого я впервой увидал.Перовский подошел к окну, подул на лед. Словно по волшебству, в тот же миг у парадного подъезда заскрипели полозья.— Приехал! — крикнул обрадованно губернатор. — Приехал, дорогой мой!Он перехватил удивленный взгляд Ивана. Рассмеялся.— Да казак тот! Миротворцев его зовут. Полковник Миротворцев. Пойдем встречать.Радовался Перовский шумно и грубо. Он тискал Миротворцева в объятьях, отстранял от себя, внимательно разглядывал, снова обнимал и хохотал громовым басом.Полковник Миротворцев оказался маленьким и, как показалось Ивану, нескладным человеком. Слишком широкий в плечах, он был по-девичьи тонок в талии, но толстоног. Большая лысина блестела, словно блюдце, слишком тяжелый лоб нависал над бровями и давил глаза.«Что же в нем красивого губернатор увидел? — удивленно подумал Иван, чувствуя сильное пожатие маленькой сухой руки Миротворцева. — Какой уж тут красавец…»Перовский словно угадал его мысли. Ухмыльнулся под нос и сказал, ни к кому не обращаясь:— Прав был Фридрих прусский, утверждая: «Ежели хочешь иметь рабов — пой хорошие песни».Миротворцев кашлянул, внимательно посмотрел в Ивановы глаза, потом — мельком — на Перовского и улыбнулся краешком большого жадного рта.После этой улыбки Иван сразу же почувствовал к нему расположение: умных и тонких людей он любил.У губернатора сидели допоздна. Камердинер принес самовар и большую банку малинового варенья. Малина мерцала рубинами, искрилась за стеклом в бликах свечей. Перовский сам разлил чай и начал пить с присвистом, по-купечески.— Обожаю чай, — сказал он после третьей чашки, — сердце бодрит, брюхо чистит — куда больше!Миротворцев пил сосредоточенно, хмуря брови, собирая язык в лопаточку и приговаривая: «Аля-фффу, аля-фффу», когда обжигался.Губернатор все время подкладывал в блюдца варенье. Орудовал он большой деревянной ложкой, разрисованной петухами.— Не люблю из маленьких блюдечек есть, — говорил Перовский, — аппетит пропадает, плечом размахнуть нельзя. А пища любит, чтоб с размахом. Нессельрод — тот вроде воробушка — «чир-чирк» — из крохотных тарелочек угощает. Сие от жадности, не иначе.Кончив пить чай, Перовский с шумом отодвинул от себя блюдце, чашку и банку с вареньем. Сцепил пальцы. Сказал:— Ну давай, полковник, план свой выкладывай.— Куда проще, ваше превосходительство. В степь надобно визит нанесть. Ласки там, правда, ждать не след — скорее по макушке надают. Однако резон прямой.Перовский кивнул на Виткевича:— С ним не надают.— Великолепно, коль так, — ответил Миротворцев, — а ежели по случаю и надают, тоже неплохо. На пользу пойдет. С шишкой на загривке учеба скорей движется. Ну, а цель экспедиции проста.Он обернулся к Виткевичу и, глядя на него в упор, стал негромко говорить:— У меня, изволите ли видеть, брат мануфактуру в Иваново-Вознесенске хочет ставить, ситцы на английский манер выпускать. Ходил я в караван-сараи здешние, беседовал с восточными купцами. Прелюбопытнейшие вещи узнал-с.Миротворцев достал из кармана маленькую тетрадку. Она была самодельная, почти такая, как и у Ивана. Виткевичу это понравилось.— Так вот, — весело посматривая то на Ивана, то на Перовского, быстро заговорил полковник, — мы кусок кисеи бухарцам за пятьдесят рублей серебром даем, а англичане — за восемь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63