Да-а, ребятам повезло. Надо же, умудрились придавить псину, не задев детонатора!— Мы выяснили, кто знает о времени выезда, — говорю я. — А кто его определяет? Вы или банк?— Банк.— Как они сообщают об этом вам?— Депешей.— Кто, кроме вас, имеет возможность ее прочитать?— Никто.— Вы уверены?— Абсолютно.— Предположим. А что вы делаете, прочитав депешу? Уничтожаете ее?— Боже мой, нет, конечно. Секретарша кладет ее в специальную папку, а папку я запираю в сейф.Он подходит к сейфу, отпирает его, достает папку и протягивает мне. Я отстраняю ее, не открывая.— К сейфу имеет кто-нибудь доступ, кроме вас?— Нет, — уверяет он. — Тут кодовый замок, и комбинацию, кроме меня, никто не знает. К тому же, вы можете счесть это мальчишеством, но я ее все время меняю. Например, вчера была “Жермена”. А сегодня уже “Марселла”.Я внимательно смотрю на мальчишечку. Да, похоже, этот тип не прочь позабавиться с девочками. Произнося женские имена, он вновь обретает цвет свежесваренного рака, слюнявая нижняя губа оттопыривается, а глазки будто подергиваются салом. Ох, доведет его эта невинная слабость до апоплексии!— Ну хорошо, — вздыхаю я. — Спасибо за помощь, господин директор. И настоятельно прошу вас о моем визите никому не говорить.— Можете рассчитывать на меня.— Хочу, чтобы вы поняли, — настаиваю я. — Если я говорю — никому, это значит — никому. Без исключений.Проникновенно смотрю ему в глаза. Багроветь ему уже некуда, и он от возмущения начинает буквально раздуваться. Поняв, что еще минута и он попросту лопнет, я встаю, отвешиваю поклон и иду к двери.— Ваше молчание особенно важно, потому что дело очень серьезное, бросаю я на прощание. — Не говоря о нескольких миллионах, потерянных государством, в нем уже по меньшей мере пять трупов. Я бы не хотел, чтобы вы стали шестым. Глава 12 Погода становится все лучше. Уже из-за одного только этого великолепного солнца Дюбону стоило заставить меня сыграть роль больного. Да уж, парень он не промах. Это же надо — суметь устроить приятелю натуральный аппендицит только для того, чтобы дать ему возможность продлить свой отпуск! До сих пор я полагал, что такое встречается лишь в книгах, да и то — только в моих. Что, конечно, в немалой степени повышает их тиражи.Вдыхаю полной грудью. Ничего не скажешь, этот воздух стоит того, чтобы им дышать. Медленно, торжественным шагом, как гладиатор-победитель, пересекаю обширный фабричный двор. Безрукий сторож торопится мне навстречу. Ради меня он пригладил усы и поправил козырек фуражки.— Позвольте доложить, господин комиссар, — говорит он, — что раньше я был жандармом.Сдерживая нарождающуюся веселость, уверяю его, что я так и думал видна хорошая наследственность. Взгляд его становится влажным; возможно, и не только взгляд.— Двадцать лет беспорочной службы, — рапортует он и принимается рассказывать о себе. Сначала он служил в Юра. Его шеф принуждал мальчишек-пастухов к содомскому греху, и он на него донес.— А что бы вы сделали на моем месте, господин комиссар? — вопрошает он. — Тем более что сам-то я педиком не был…— Еще бы.Потом он излагает историю с мотоциклом, из-за которого лишился руки, и переходит к здоровью своей благоверной. Но тут я его прерываю:— Вы прожили достойную жизнь, посвященную стране и долгу, добродетелям, которые являются лучшим украшением французской нации.Эхо “Марсельезы” звучит в вашем сердце. Кстати, — добавляю я менее торжественно, но более интимно, — где живет секретарша вашего директора?— Над булочной Бишоне.— Я вами доволен, — заявляю я самым прочувствованным тоном, на который способен, возложив ему руку на плечо.Он вытягивается в струнку, пожирая глазами мою удаляющуюся спину."Бишоне и наследник”, — гласит надпись на вывеске булочной, выполненная классическим античным шрифтом. Рядом с магазином — дверь, ведущая в жилую часть дома. Вхожу. Передо мной — лестница, ведущая на второй этаж, но тут я спохватываюсь, что не знаю имени девицы. Можете считать меня круглым дураком, но эту маленькую подробность я совершенно выпустил из вида.Даю задний ход и захожу в булочную.— Здравствуйте, мадам, — вежливо приветствую я гору мяса, восседающую на табурете за мраморным прилавком.Мадам поднимает на меня коровьи глаза. Судя по всему, она слишком много глядела на проходящие поезда, отчего у нее развился острый конъюнктивит. Губы ее украшают толстые усы, а подбородок обрамляет небольшая бородка. На вид она столь же индифферентна, как пакет сушек.— А, — равнодушно отзывается она.— Давно здесь живете? — осведомляюсь я.Жирный подбородок дрожит от с трудом подавляемого зевка.— Сколько человек живет в доме? — настаиваю я.— Огюст и Фернан, — говорит она и скромно добавляет:— А еще я.Огюст и Фернан меня не интересуют.— А кто снимает в доме квартиры?— Я, Огюст и Фернан, — повторяет она менее скромно, но столь же терпеливо.— Это понятно. А кто еще?— На втором этаже больше никого.Меня охватывает непреодолимое желание засунуть каравай хлеба ей в глотку, а второй — куда-нибудь еще, но я вспоминаю, что Сан-Антонио прежде всего джентльмен. А джентльмен должен вести себя с дамами как светский человек. Стискиваю кулаки, чтобы избежать искушения сомкнуть пальцы на ее шее, и самым елейным тоном спрашиваю:— А на первом?— На первом? — раздумывает она. — Господин Этьен живет, только он на прошлой неделе умер. А напротив — мадемуазель Роза, секретарша. На фабрике работает.Изображаю широкоформатную улыбку:— Роза, а дальше?— Роза Ламбер.— Сердечное вам спасибо, дорогая мадам, — сюсюкаю я, — как бы я хотел, чтобы меня всегда так понимали.С этими словами я покидаю булочную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35