Возвращаюсь к своей лавочнице. Она встречает меня материнской улыбкой, как старого знакомого.— Ну как, нашли?— Почти. Но я бы хотел поговорить с неким господином Равейеном. Он ведь живет где-то здесь, не так ли?— С которым? — спрашивает она вместо ответа. Я обескуражен.— Как это — с которым?— Их двенадцать, — поясняет она, быстро прикинув на пальцах.— Я хочу поговорить с хозяином дома, который сняли мои друзья.— А! — понимающе кивает она. — Тогда это Жюль Равейен. Он живет воон там, сразу за памятником погибшим.И тут погибшие? Их уже становится многовато.Ошибившись по меньшей мере тридцать три раза, я наконец подхожу к двери указанного дома.Пахнет вареной капустой, красным деревенским вином, пережаренным луком и навозом. Постучав, открываю дверь и вижу трех здоровенных детин, уничтожающих ломти сала шириной с мои ягодицы.— Здравствуйте, — бормочу я, ни к кому персонально не обращаясь.Сотрапезники перестают жевать. Могучим усилием проглатывают куски, застрявшие в глотках. И смотрят на меня, как, должно быть, смотрела маленькая Бернадетта на Божью матерь Марию, когда та явилась перед ней в первый раз.— Господин Равейен? — вежливо осведомляюсь я.Самый старший поднимается. Сначала я вижу русые усы в виде галстука-бабочки. Затем обращаю внимание на испещренное морщинами лицо. Взгляд голубых очей падает на мою драгоценную персону.Из дырки под усами вылетает:— В чем дело?Остальные деликатно молчат.— Я по поводу ваших жильцов в Серве, — поясняю я.— А, вот оно что, — облегченно вздыхает дырка. Чувствую, что напряжение несколько разрядилось. Он явно боялся, что я налоговый инспектор или контролер молока. Но поскольку я ни тот ни другой и не покушаюсь ни на его деньги, ни на его покой, Жюль Равейен обретает обычное благодушие. Я обращаю внимание на то, какой у него потешный кончик носа: идеально круглый, ярко-красный, он деликатно расположился на пышных усах, как драгоценность на бархатной подушечке.Двое его сотрапезников — огромные парни в майках и фуражках.Количеством экспрессии их физиономии напоминают пятьдесят граммов сцеженного творога.— Вы их друг? — интересуется хозяин.Вводить его в заблуждение не имеет смысла. После вопросов, которые я собираюсь задать, самый отъявленный тупица сообразит, что я не питаю к девице в синем дружеских чувств.— Нет, господин Равейен, я не их друг. Я вообще никому не друг, и уж тем более — убийце. Усы встают дыбом.— Что это значит? — вопрошает он.Демонстрирую ему свое удостоверение. Он смотрит на него, как невежда на картину Пикассо, размышляя, правильно ли она повешена.Я развлекаюсь, представляя себе эту старую рухлядь, скорчившуюся на ночном горшке.— По.., по… — бормочет он.— Полиция, — любезно помогаю я ему прочесть столь знакомое и столь неприятное слово.Детины затаили дыхание. Молчание воцарилось такое, что можно услышать, как бьется сердце ростовщика.— Господин Равейен, — продолжаю я, — вы дали приют преступникам.Женщина, во всяком случае, — убийца. Она застрелила своего компаньона.Если вы никогда не видели трупа, прогуляйтесь в Серв. Можете там полюбоваться на довольно необычное чучело. — И, не давая ему времени перевести дыхание, перехожу к делу:— А теперь быстро: при каких обстоятельствах вы сдали дом этим людям?Быстро не получилось. Новость основательно перетряхнула ему мозги, и мне приходится повторить вопрос.— Но, — заикается господин Жюль, — это они приехали сюда, чтобы нанять.., чтобы снять…— Откуда они узнали, что у вас есть подходящий дом?— Я дал объявление в мэрии.., там есть специальная таблица.., они его увидели и приехали.— Ладно. Какое имя они назвали?— Черт возьми… — морщит он лоб. — Уже не помню… — Потом, повернувшись к двум другим, спрашивает на местном диалекте:— Как их там звали-то?— Виней, — вспоминает тот, что помельче. Записываю, не сомневаясь, что имя фальшивое.— Откуда, по их словам, они приехали?— Из Лиона.Я размышляю. Как ни странно, это вполне может оказаться правдой.Они бы не решились солгать из-за номера машины. Хоть крестьяне и не особо разбираются в таких вопросах, риск все же слишком велик, чтобы быть оправданным.— Как выглядела женщина?Жюль дает описание, вполне совпадающее с тем, что у меня есть. Не забывая ни любви к синему, ни кольца с большим камнем.— Кроме этого, вы ничего не заметили? Может быть, какой-нибудь акцент?— Нет, ничего похожего.— На какой срок они сняли дом?— На два месяца.— У них была собака?— Да, но, приезжая сюда, они ее оставляли в машине. Даже привязывали, чтобы не выскочила.Подумать только, даже привязывали! Впрочем, ничего удивительного: собака, надрессированная бегать за грузовиками, не приспособлена к деревенским улицам. Вот и весь секрет. А потом, однажды ночью, она удрала, выскочила на шоссе — ее и задавили. Правда, именно в ту ночь на ней был ошейник со взрывчаткой…— Хорошо, — великодушно заканчиваю я, — если вспомните что-нибудь еще, сообщите жандармам. Они появятся сразу, как только вы им дадите знать насчет трупа.— Да, господин комиссар, — покорно соглашается Жюль Равейен. Вид у него все еще обалделый, но заметно, что ему сильно полегчало, как только он убедился, что я его ни в чем не обвиняю. Это же надо вообразить, труп в огороде! Он уже видел себя в кутузке, усач.Оставляю троицу в приятной компании с куском сала — у них есть еще немного времени, чтобы его переварить, — и тихо еду в направлении шоссе. Не гоню, поскольку есть о чем поразмыслить. Согласитесь, дело слегка подзапуталось и даже обрело некоторую таинственность.Когда я проезжаю мимо маленького домика, на котором написано:"Почта-телеграф-телефон”
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35