— Степан Прпич!
— Я! — отозвался тот.
— Пройдите в кабинет директора!
— И?..— спросил меня Прпич, покидая гостиную.
— ...шестнадцатью часами сорока пятью минутами,— договорил я.— Я знаю, у вас отличная память.
Прпич остановился. Пристально взглянул на меня:
— В прятки играем?
Я похлопал его по плечу:
— Только правда может срасти вас!
Дверь закрылась, а я стал размышлять, почему следователь начал с него. По-моему, куда логичнее было бы допросить вначале Розмари Штраус, ведь это она обнаружила задушенного шелковым шарфом Ромео.
Мои размышления прервал Нино:
— Простите, который час?
— Восемнадцать часов двадцать восемь минут.
— Юлиане пора принять лекарство.
— Какое лекарство? — поинтересовался я.
— Она больна.— Нино смутился.— Вы, наверное, заметили... Она потеряла много крови.
— Лекарство у вас?
— Нет, у нее. Боюсь придется ее разбудить...
— Да ведь она уже не маленькая,— попытался я успокоить юношу,— можед и сама о себе позаботиться.
— нее очень крепкий сон, ее надо разбудить,— упрямо твердил свое Нино, затем он встал и вышел из комнаты.
Я снова взялся за блокнот. Не прошло и трех минут, как Нино вернулся. Теперь он сел за мой столик.
— Ну, принял^ Юлиана лекарство?
— Дверь заперта на ключ,— сказал Нино.— Я постучал, крикнул, что это я и что, пора принять лекарство, она ответила «Да, да!», и я со спокойной душой пошел назад.
— Ну вот, видите! Может, закурите или выпьете что-нибудь?
— Нет, спасибо. Знаете, я бы сыграл в шахматы!
— В шахматы? Теперь?
— Надо, чтобы пальцы успокоились.— Он поднял руки, и я увидел, что пальцы у него дрожат.
— Вы правы,— согласился я.— Прекрасная идея! Я бы сыграл партию. И мне надо успокоиться.
— Впутались мы в это дело...— Нино не договорил и уставился на свои дрожащие пальцы.— И зачем нам все это понадобилось?
— Да,— сказал я, стараясь скрыть охватившую меня при этих его словах ярость,— и впрямь, зачем нам все это понадобилось? И зачем вам понадобилось бить Юлиану?!
— Вы... вы...— прошептал Нино,— вы видели?..
Я не успел ответить. Дверь распахнулась, и в гостиную вошел официант. Вероятно, его прислал Сенечич. Он подошел к столу, за которым сидели Чедна, Розмари и Штраус. Хотя официант был не в форменном пиджаке, а лишь в белой выпущенной поверх брюк рубашке, он обливался потом з этот душный вечер.
— Что господа желают?
— Бутылку виски,— сказал Штраус,— лучше «Чивас».
— «Чиваса», к сожалению, нет. Могу предложить «Джонни Вокер» и «Балантайн».
— «Джонни Вокер»,— выбрал Штраус.— И немножко яда!
— Как прикажете!
Надо признать, у официанта было чувство юмора! Он подошел к моему столику:
— Для вас?
— Шахматы,— сказал я,— и бутылочку минеральной «Раденская — три сердца»...
— Шахматы? — удивился официант.— Ах, да! Сию минуту!— И, наклонившись, зашептал мне на ухо: — Я видел его. Подошел к грузовику, но меня прогнали, говорят: «Официантам тут нечего делать!» Его перенесли в дом, пока вы сидели в директорском кабинете. Врач осмотрел... Мне велели составить три стояла... а он лежит... Потом его увезли в больницу, для вскрытия... Значит, для вас шахматы и «Раденскую — три сердца»... Сию минуту...
Шахматная доска была большая, фигуры красивые. Истинное удовольствие заняться игрой, требующей напряженной работы мысли. Доску обрамляла ла инкрустация — виноградные листья и грозди.
«Не заключенные ли мастерили?— подумал я.— Может, именно над этими шахматами трудился Степан Прпич, коротая время в тюрьме?»
Нино играл осторожно. До пятого хода он молчал, затем, оторвав взгляд от доски и внимательно посмотрев на меня, спросил:
— Вы видели, как я похлопывал Юлиану по щекам?
— Как вы её били! — тихо с неприязнью поправил я.
— Похлопывал по щекам,— упрямо повторил парень.— Это не одно и то же.
— Неужели вы способны бить слабую, больную девушку? Давайте пощечины здоровым, тем, кто сильнее вас...
— Вы разговариваете со мной так, будто я убийца,— сдерживая ярость, произнес Нино.— Я не из тех людей, которые достойны презрения...
— Никто вас не презирает, и меньше всех я.— Я смягчил тон.— Напротив, все мы испытываем к вам определенную симпатию, нас тронула ваша забота о Юлиане. Потому-то я был потрясен, увидев, как вы «похлопываете по щекам» — так, кажется, вы это называете— вашу подругу.
— Ну... вам известно, что Юлиана больна...
— Известно! А вам известно, что... В конце концов, вы же интеллигентный человек... А ведете себя как ревнивый мальчишка!
Не выпуская из руки ферзя, Нино засмеялся. Это был смех человека, едва сдерживающего бешенство, смех, родившийся в тайниках человеческого сознания, тихий, почти беззвучный, смех, в котором чувствовались боль и презрение, этот смех меня обезоруживал — я не мог понять, что он скрывает.
— Ревнивый? Побойтесь бога! Я ревную?! К кому? К тому ловеласу? — Последнее, видимо, относилось к Ромео.— Неужели вы думаете, что на меня произвела впечатление его тирада о Джульетте? Неужели вы думаете, что он представлял себе настоящую Джульетту? Неужели вы думаете, что мне неизвестны шекспировские стихи? Вы помните, с какими словами он обратился к моей Юлиане?
Он смотрел на меня невидящим взором. Лицо, делавшее его похожим на Фернанделя, вдруг стало красивым.
— Я — как Сирано де Бержерак. Нас не украшают красота и страсть, нас красят разум и любовь. Я стану археологом, буду изучать оставленную человечеством память о себе... Но я человек, из плоти и крови, человек, который, с вашего позволения, знает, что такое любовь и верность...
Он замолчал, поставил ферзя именно на ту клетку, откуда, как я предполагал, он будет являть для меня наиболее серьезную угрозу, и продолжил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33