Ахали, то кратко, то многословно, но ахающая интонация преобладала.
Яна бросилась в одно из вожделенных кресел.
— Ну, начинай! — выдохнула она.— Я слушаю.
— Что?
— Я хочу все понять. В полной мере.
Я вышел в кухню, достал из холодильника бокалы и бутылку чинзано, блюдце с кружочками лимона.
— Ну, хозяйка, угощай! — призвал я Яну.
— Иван! — Она бросилась мне на шею, а я прикусил язык.
— Ты чего надулся, я же обнимаю тебя! — возмутилась Яна, а подружки скисли.— Приглашаю всех на вечеринку. Через неделю в среду у меня экзамен, а потом соберемся здесь. Нет, это будет маленький обед, потому что вечером квартира превратится в битком набитый
универмаг, вот с такими витринами.— Она развела руки в стороны и почокалась двумя пустыми бокалами.— Это просто невозможно! — повторяла она до омерзения, а я от радости готов был выплясывать, как жеребец. Она недоверчиво поглядывала на ордер, в котором Яна М. значилась владелицей этой, уже обставленной квартиры.
Где это было — не важно, вы бы все равно не запомнили место, но там собрались смущенные веселые друзья. Сидели на полу, на постели, как римляне и как японцы, а у кого суставы были молодые и гибкие — как йоги.
Яна сдала экзамен. В другое время «тройка» ее огорчила бы, но тут ей не терпелось похвастаться квартирой, и она помнила, что тут же сижу и я. Единственный на стуле, невообразимо старый среди невообразимо молодых, среди их молодых разговоров.
— «Снимите же его с меня, не то я его убью»,— кричу им. Их же было трое,— рассказывал парень, тот, что не поверил, будто я кончил три с половиной курса философского.— Он перестал меня лупить, а я вскочил на костыли и — драла. Он — за мной. Я прогонял его километра три. Не меньше. Но меня угораздило споткнуться. Потехи ради споткнулся! Этот сгреб меня. А тут и те двое подоспели. Я загнал их в угол, у них руки были в крови, а у меня только морда! Так что знаешь теперь, откуда у меня на вывеске эти два вышитых орнамента!
Яна, как и остальные, не скупилась на одобрительные смешки.
— Погляди, какой толстый, а пить не может! — указал он на меня, а Яна с готовностью поддержала его.
Желудок у меня болел все сильнее, неделю не было никакого аппетита. Я лишь пожимаю плечами — что можно ответить на это?!
— У меня рак,— выпаливаю я без раздумий.
— Ой, удавиться! Рак? — захохотал рыжий и конопатый парень с зелеными глазами, разряженный как для цветного телевидения.— Это всякий может сказать!
— Не всякий,— поправил я его.
— У него рак? — переспросил лучший рассказчик вечера.
— Еще чего,— Яна даже не посмотрела в мою сторону,— интересничает.
— Вы полегче! Темы выбирать надо,— окрысился на
меня рассказчик.— Год назад у меня отец умер от рака горла. А какой был певец!..
— Не знал, прошу прощенья,— извинился я неизвестно зачем, впрочем, последние мои слова: — Я пошутил,— уж и вовсе никто не слушал.
Ну я и влип! Врачиха-онколог — у которой, кроме четверых сыновей, не было никакого другого достояния, поскольку муж ее навострил лыжи за границу,— едва не лопалась от злости. Ну что же, давай изливай на меня свою желчь за своих сыновей и за себя, думаю я и смотрю ей прямо в глаз. Смотрю не отрываясь, чтоб не перепутать, который глаз у нее стеклянный. Не хочется ее обидеть, да и смотреть в мертвый глаз — все равно что беседовать с трупом. Поэтому я всегда немного выжидаю, приглядываюсь, который глаз ворочается, и тогда уж смотрю на него, чтоб потом снова не искать.
— Состояние запущенное, очень! — воскликнула она, наверное, уже в сотый раз, и меня, запущенного, это, видимо, должно было призвать к порядку.
— Я влюбился,— говорю я женщине, ненавидящей мужчин хуже, чем собака кошек.
Мое заявление вышибло у нее дух. Держи она в руке что-либо бьющееся, я наверняка уже собирал бы осколки.
— В вашем возрасте? В таком состоянии?
Она поспешила прикусить язык — надо же, не сдержалась и нечаянно проговорилась о серьезности моего положения. Но тут же с удвоенной жесткостью начала задавать скорбные вопросы, недоступные пониманию пациента, логика которых начисто сокрыта от него мраком.
— Сколько вы мне даете? — прямо спросил я.
Она перестала стучать на машинке.
— Чего, простите?
— Сколько мне еще жить осталось, а? Надо устроить кое-какие дела,— раздраженный ее непонятливостью, уточнил я.
— Если мы будем так же сотрудничать, то половину,— ответила она.
— Половину... чего? — на этот раз не понял я.
— Течение болезни индивидуально. И мы попытаемся приостановить ее,— утешила она меня.— Могу показать вам статистические данные, наши и зарубежные достижения в лечении этой болезни. Мы даже излечиваем ее! — добавила она, с ироническим видом покачав головой.
А она неплохой психолог, я по достоинству оценил оскорбленную нотку в ее монологе, так сказать, каплю уксуса, и уже готов был снова верить ей.
— Утешаете?
— Зачем мне это нужно? — На шее у нее набухла жила, ишь ты, в молодости она, видимо, была вполне ничего в постели.— Вы должны убедиться в необходимости лечения. Регулярного, последовательного. А вы неизвестно где пропадаете, влюбляетесь, или что там еще делаете.
— Это плохо? — спрашиваю я тоном, при котором остается шаловливо подмигнуть.
— Не лечиться? Еще бы! — Она пристально смотрит на меня, словно только сейчас разглядела мое лицо.— У вас отличное настроение, это правильно.— Такими словами она одобрительно похлопала меня по плечу.— Любовь, кстати сказать, тоже болезненное состояние.
— ?!
— Увеличивается частота пульса, иногда повышается температура, меняется поведение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34