Тому вон ногу оттяпали, а настроение у него — первый сорт, рот от смеха не закрывается. Как у того еврея, что козу из дому выставил и ему сразу вольготней сделалось. Не стоит трястись раньше времени. Если меня настигнет безносая, душу свою мне легче будет выплюнуть, чем какому-нибудь тузу с толстой сумой! А учитель, тот, что целыми днями курит в туалете? Жена его обихаживает, душу выкладывает, переживает, глядя на него, не знаю, правда, из-за него ли только, улещает всячески, бьется с его вздорным характером, а он знай покуривает. «Едва ли мне удастся избавиться от моей заразы, уж моим дыхалам никакой трубочист не поможет»,— приговаривает он, снова отправляясь заседать на троне в учреждение, куда и сам король пешком ходит.
Грустно-невесело среди этих белым-белых стен. И сияющая усмешка того малахольного шута горохового нарочита и натянута. И сразу для тебя из-под всего выступает истинный смысл происходящего, и он однозначен. Вздохнешь, криво улыбнешься, словно похлопал добряка по плечу, когда тот пытался тебя подбодрить.
Но — было бы дело, а мастер найдется.
К нам заглянул цыган Арпад и стал учить своему языку.
Послушаем же.
— Джа вага ададиве?
Одноногий, смирившийся с бедностью, покачал головой:
— Сиклюгва пес! — и спросил: — Со?
— Сиклюгва пес лав,— ответил Арпад и начал проверять слова: — Кхабнярел?
— Переспать с женщиной? — уточнил одноногий.
— Оплодотворить ее. Хорошее слово, хоть и не прямо все сказано.
Вошел заместитель главврача.
Житный остров — плодородная долина в Южной Словакии между Дунаем и Малым Дунайцем.
— Ну что, выздоравливаем, Арпад, раз уж кого-то оплодотворять собрался?
Врач заглянул в висевшую на кровати карту, похлопал меня по плечу и подмигнул. Не захотел, видать, портить мне настроение. Арпад предупредительно распахнул перед ним дверь.
Все напряглись, словно тончайшие струны, и уставились на меня.
Какие слова я вытягиваю из себя? Соответствующие. Какова натура, такова и речь. Стариковская, дедовская. Сколько людей, столько характеров, столько и одежек. Кисло у меня нынче на душе. Сердце свое кровоточащее зажал в кулаке, задумалось мое сердце. Вот и речь пошла такая — материнская.
Какова натура, такова и речь.
Что бы там ни было, сам не знаю, как получилось, если б и захотел, не смог бы объяснить, короче — я путешествую. Как и в прежние времена, старым способом — поездом через Траву, Леопольдов, Лужьянки до Нитры. Еду в родной город.
Как и в давние времена, я отправился утром на вокзал, хорошенько выспавшись. Шаг за шагом, с улицы на улицу, на Центральном вокзале выпил черного лимонаду, купил за три кроны газету и глянул на часы. С часов перевел взгляд на расписание, оглядел зал ожидания, перрон. На лавочке приятно ждать, если время не торопит, душа не кипит, а в глазах твоих поселился вечный созерцатель вселенной.
Поезд отправляется в десять? Прекрасно. В одиннадцать? Еще лучше. В половине одиннадцатого? Да ради бога! Понемногу собираются пассажиры. Одним глазом наблюдаю за ними, другой скашиваю на поворот рельсов, откуда выкатывает закопченный поезд.
Ух, проклятье растреклятое! Не скрою — все во мне перевернулось! Только я уселся в уголке у окна, повернувшись спиной к убегающему пейзажу, как меня подняла с места старуха — покорнейше прошу прощенья у почтенной публики,— вся замызганная, одежда — будто корова изжевала и выплюнула, несет от старухи так, что дух спирает. И ко всему еще и занозистая, черт бы ее драл!
Я простоял до самой Трнавы. Ноги у меня покрепче, чем у тех, что на булочках с маслом выросли, но после операции я еще слаб, как муха.
И попробуй сохраняй после этого хорошее настроение и холодную голову!
На стоянке в Багони старуха вдруг принялась мусолить во рту соленый рогалик и клюнула в мою сторону своим кривым носиной.
— Вы чего зыркаете на старую бабу, недовольны, что согнала вас с места? — загугнила она сладчайшим голосом.
Старуха шепелявила и прыскала на сидящих липкими крошками.
— Это вам только кажется,— произнес я с притворной любезностью.
— Вы только послушайте его! Что случилось, того не воротишь! Пришла старая карга и согнала,— скрипуче захихикала она, будто скелеты загрохотали костяшками домино по железу.
Я промолчал. Сидящие наблюдали за мной с придурковатым видом.
— Но господину-то каково, у него не больно весело жилки играют, верно? — вопросила она, обращаясь к соседям, но ухом поворотилась ко мне.
Я не пикнул, но меня подмывало отойти к другой лавке.
— Ишь какой гордый! Да я вот что скажу, господин хороший, как вы мне, так я вам — око за око: словом господь мир создал, словом Иуда господа предал. Пустые слова лучше при себе держать.
Я решил пригвоздить ее к месту взглядом.
Не получилось.
— Чтоб не устраивать скандала, без всяких обид и объяснений я помолчу, буду держать язык за зубами, если вам так угодно. Мне дважды повторять не надо!
Ой, умора! Она оскорбилась!
Перечница старая!
— Если не верите, взгляните на мои косточки.— Она приподняла фартук выше лодыжек и вытянула вперед кулаки.— Ей-богу, мочи нет, ни ногами, ни на колесах, болят мои ноженьки, и все тут. Послали меня в Пештяны1 на грязи, да нешто можно им верить? Избавиться от меня задумали, вытряхнуть, как блоху из тулупа! А я еду и даже радуюсь, что еду! Верите? Хуже тюрьмы тот приют для стариков! Директор у нас вроде энтого,— она кивнула в мою сторону,— все ходил вокруг меня, подъезжал и так и эдак, вы уж пообещайте, говорит, что не сбегёте! А я взяла и убегла! И на сю пору. Третий день меня ищут, хе-хе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34