Гардероб перевели в другое место, не стало курилки. Помещение было выбеленное, чистенькое, самодовольное. Я заглянул в общий читательский зал — там все осталось по-старому. Прошел по коридору из конца в конец, завернул за угол, где прежде не бывал, и отправился в зал периодики. Тут все изменилось, но высокая табуретка в последнем ряду стоит, где и стояла. Устроившись, я тут же ринулся к полке, где спокон веку находился «Философский словарь», взял журнал «Социология» и еще парочку журналов.
Ничего интересного. Отдельные положения были понятны, но мне показались совершенно никчемными. Быстро утомившись, я решил пройтись. Положил журналы на место, взвесил в руке «Чехословацкую психиатрию», которую когда-то регулярно читал, и вдруг за спиной у меня удивленно протянули:
— Э-э-э! С-с-с!
Медленно оборачиваюсь — кто это там присвистывает? — и вижу: Мишина дочь Яна. Еще и лыбится во весь рот. Я кивнул — привет, мол. Когда же она, в недоумении вскинув бровки, всплеснула руками — в чем дело, откуда я тут взялся, что происходит,— я сделал ей знак выйти со мной.
— Где тут теперь курилка? — спрашиваю еще в дверях.
— Вы — курите?
— Тут все спокон веку на «ты».— Я протягиваю ей руку, а сам не могу прийти в себя от изумления. Яна выглядит куда взрослей, чем дома, вызывающе поддернула вызывающе короткую мини-юбку. Облегающий свитерок и аккуратная головка превратили ее в эффектную молодую даму.
— Мне-то что! — хохотнула она, коснувшись моей ладони.
Кажется, я совсем обалдел, вообразив, что можно пофлиртовать с дочкой моего ровесника.
— Я много слышала о тебе.
Яна уважительно взяла меня под руку. Жаль, что коридор пуст, не видно ни одного сопляка и ни одного пузанчика из папаш.
— Отец поругивает меня?
— Завидует тебе.
Я не поверил.
— Не деньгам твоим завидует и независимости, он все бубнит что-то о твоей опытности.
— Уж отцу-то скорее пристало хвастать своей опытностью.— Мы присели за грязный столик с пепельницей на высокой подставке.— Его не зря прозвали Лазарем.
— Мне-то что!
— Знаешь, а ты очень даже ничего собой.
Надо — не надо было это говорить?
— Скажите пожалуйста! Я не поэтому тебя окликнула.
— А почему же?
— Пригласи меня на кофе! Я совсем замаялась, у меня уже шарики за бобики заходят, не соображаю ни что, ни где, ни как, ни почему!
Что же было дальше? Да ничего.
В маленьком кафе на Волькеровой улице — где с трудом втиснуты в закуток два столика и сидит пяток посетителей или четыре посетительницы,— не успев бросить кусок сахара в чашку с большой ручкой, Яна спросила:
— А что рассказывал вам отец о моем самоубийстве?
Надо же!..
Наша одиннадцатилетка — тогда нельзя было называть ее «гимназией», в ту пору это считалось каким-то пережитком,— была особенной школой — никому не нужной. А, вы из гимназии, говорили нам, тогда отправляйтесь на почту штемпелевать конверты!
Бывшая староста, тощая как щепка, подпрыгивая на ступеньках старого здания, шустро клевала встречных в ухо доверительными подробностями.
— А вы кто, кто вы? — допрашивала она входящих; девчонок в нашем классе было — как дырок в дуршлаге, а ребят только пятеро.
Собиралась жопастая и пузатая компания молодящихся паричков и откровенных плешей через двадцать пять лет после выпуска — чего вы еще хотите, столько лет прошло!
Не знаю, все ли встречи через годы бывают такими, но что касается школьных вечеров встреч, то с уверенностью скажу: это все равно что вызывать духов. Присутствующие сбрасывают покровы благообразности и остаются в чем мать родила, словно сроду не прикрывались пристойностью. Я уже третий раз на такой встрече, третий раз я буду выхваляться наперебой с остальными и настороженно вынюхивать — не обломится ли и мне чего-нибудь от бывшего одноклассника, занимающего теперь высокий пост, набивать брюхо и смеяться сильно приукрашенным историям из школьной жизни, освежать в памяти антипатии к соученицам или их симпатии. Ах, пропади все пропадом, я позволил себя уговорить!
В чем-то возраст, в чем-то привычка притупили реакцию.
С самого начала встречи ко мне прилепился двоюродный брат Демо Плантатора, Питё из нашего класса, которого я ненавидел. Большего выжиги наша планета, думаю, не носила еще на своей бренной поверхности. Он закончил технологический техникум, последний раз я видел его в городе с дрелью для панелей. Чистая прибыль за три часа по вечерам после работы — пятьсот крон. Он клялся, что сверла и штыри покупает в магазине. Ха-ха! А дрель купил в комиссионке, и на все есть чеки. Питё дрейфит, за левые приработки платил штрафы, а за недостачу уже отсидел срок. Зато разъезжает на двух машинах, и каждая — по сто тысяч, но жмот отъявленный, все норовит взять в долг без отдачи, школьная еще привычка. Помногу не брал, предпочитал набирать по мелочи, но у многих. Делал бизнес на сплетнях. «Знаешь, что о тебе говорит такой-то? Угости газировкой или дай двадцать пять геллеров — скажу!» Он сидел на первой парте и подглядывал записи в классном журнале. Пометки, которые учителя делали для себя, в зависимости от их ценности, Питё продавал, главным образом накануне педсоветов. Каким был в те годы, таким он и остался.
— Я знаю, что будет на ужин,— заговорил Питё,— тебе не придется даже платить за мой стопарик, так скажу.
— Я не голоден и не любопытен,— отбивался я от сукина сына.
— Представляешь, отдали мы по сотне, а есть, прямо скажем, нечего.
— Будут пирожные! Содовая вода! Чаевые уже оплачены,— обрушил я на Питё свою информацию.
— Пирожные? Я же диабетик!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34