Когда приступ проходил, Еквтиме смотрел на Кали- страта, которого минуту назад готов был убить, с чувством благодарности, а Калистрат, в свою очередь, глядел на друга-врага сочувственно и прощающе.
Когда-то давно Еквтиме решил, что жить осталось ему не больше минуты, но с той минуты прошли часы, месяцы и годы, и почтмейстеру временами уже стало казаться, что жизни не будет конца и, следовательно, не будет конца политической вражде и политическим спорам между ним и фельдшером.
...Как мы уже говорили, предметом споров Калистрата и Еквтиме были не только партийные разногласия, и не только о судьбах родного края вели они бесконечные дискуссии — все пять континентов земного шара- были, можно сказать, перед глазами этих двух непримиримых спорщиков, когда они, в который уже раз, обсуждали мировые проблемы. Непререкаемо высказывали они свои суждения о политике других стран, об их экономическом и международном положении. И оба, конечно, были глубоко убеждены, что их мнения единственно верные. И оба — вот тут они сразу приходили к согласию — с сожалением покачивали головами по поводу того, что ни в одной из стран мира не было сейчас, по их мнению, ни одного дальновидного политика, и вот, пожалуйста,— жизнь и политика почти всех стран мира идут не по тому пути, по которому бы следовало.
С прошлого года поводом для перепалок между фельдшером и почтмейстером стал приезд в Грузию лидеров Второго Интернационала.
— Чего же ради пожаловали господа социалисты? — то и дело желчно задавал один и тот же вопрос национал- демократ.
— Приехали, чтобы помочь нам,— спокойно отвечал социал-демократ.
— Вожди международного оппортунизма помогают вам, социал-демократам? Ну и сказки ты мне рассказываешь,— трясся от смеха Еквтиме.
— Перестань, сейчас же перестань хихикать! — требовал Калистрат.
— Вспомни-ка, что советовали вам, меньшевикам, эти господа?
— Что надо, то и советовали.
— Обратитесь, мол, за помощью к империалистическим странам, советовали они вам. Не так ли? — напоминал Еквтиме и делал вид, что помирает со смеху.
— Ну, что ты видишь в этом смешного?— спрашивал взбешенный фельдшер.
— Что я вижу смешного в попрошайничестве?— удивлялся Еквтиме.— Ну, знаешь, ты начисто лишен чувства юмора.
— Просьба о помощи не попрошайничать, почтальон,— чуть не скрежеща зубами, возражал Калистрат, причем слово «почтальон» он произносил с убийственной, как ему казалось, иронией.
— Попрошайничество, фельдшер!— не уступал Еквтиме, причем слово «фельдшер» звучало, по его мнению, в сто раз убийственнее, чем «почтальон».
— Неужели тебе не приходилось слышать, что человек человеку друг, что люди...
— Мы, национал-демократы, не считаем империалистов людьми.
— А мы не считаем людьми национал-демократов.
— Тем хужё для вас.
— Вы, национал-демократы, ничего дальше своего носа не видите.
— Ах вы, попрошайки! И впрямь попрошайки!
— Еквтиме! — гневно воскликнул социал-демократ.
— Калистрат! — с угрозой прорычал национал-демократ.
И сейчас, сидя на балконе, они тоже спорили.
— Послушай... ты плохо поступил,— продолжал Еквтиме спор, начатый еще в момент встречи.— Послушай... ты сидел в классе, пил с ними... вы выбрасывали за окно парты; пьяные, вы швыряли за окно бутылки... Вы целились в учителя из револьвера. Вся деревня, вся община знает об этом вашем позорном поступке. Скажи, как ты теперь будешь глядеть в глаза людям? Ну, где у вас, меньшевиков, совесть, и сохранили ли вы хоть крупицу чести?
— Еквтиме!— вспыхнул Калистрат, и правая нога его подпрыгнула вверх.— Во-первых, не касайся моей партии. Во-вторых, я не выбрасывал парт, не швырял в окно бутылки, не целился из револьвера в этого твоего господина Кордзахиа. Что же Касается чувства стыда, то прошу прощения — бог не дал и йоты его национал-демократам. Да какие вы демократы, вы самые настоящие националисты.
— Калистрат! — гневно загремел почтмейстер.
— Еквтиме!— с угрозой взвизгнул фельдшер.
— Калистрат! — снова вскрикнул почтмейстер, но тут силы покинули его. Одну руку Еквтиме быстро прижал к животу, другую к груди. Бледный, без единой кровинки, он умоляющими глазами смотрел на фельдшера, но Калистрат делал вид, что не замечает всего этого. Он сидел непоколебимый, неподвижный, высоко подняв голову, холодный, как камень, несгибаемый, как железо, неумолимый, как тигр. Похоже было, что он и не собирается капать на сахар сердечные капли. От волнения и от обиды у фельдшера дергалось правое веко, а закинутая на ногу нога нервно подрагивала.
— Послушай... завтра, оказывается, приезжают член учредительного собрания Евгений Жваниа и председатель правления уездной общины Иродион Чхетиа,— сказал потерявший надежду на медицинскую помощь Еквтиме. Нет, не даст ему сейчас Калистрат сахара с сердечными каплями. Ну и черт с ним, и без его капель мне, слава богу, стало лучше.— Это я тебе говорю, Калистрат, ты слышишь? Завтра приезжают...
— Знаю, что приезжают,— не поднимая головы, сказал фельдшер.
— Ну, так вот... оказывается, Россия хочет объявить нам войну.
— Россия или большевики?
— Большевистская Россия... Во все уезды посланы члены учредительного собрания, и знаешь зачем?
— Знаю, для проведения мобилизации.
— Да, для проведения мобилизации. И в это время ваша хваленая народная гвардия вытворяет такое, чему позавидовали бы царские казаки,— желчно сказал национал-демократ.
— Так говорить о нашей славной народной гвардии может только большевик.
— Калистрат! — гневно загремел почтмейстер.
— Еквтиме!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53