«Но, может, зря я так поступил с Джвебе? Ошибся мальчик... по молодости ошибся — поверил красивой меньшевистской брехне... поверил, что их народная гвардия за народ... теперь, наверное, открылись у него глаза на горькую правду, да какой ценой... А мог бы сразу меня послушаться. Но он упрямец, Джвебе, да еще какой. И Варден у нас был упрямым, но от разумного отцовского совета Варден не отмахивался. Они оба, Варден и Джвебе, из рода Букиа, в обоих течет кровь Букиа, бьется сердце Букиа, оба они мои сыновья. Плохо, конечно, очень плохо, что Джвебе не послушался меня. Но Джвебе уже не ребенок. У него
свой ум. Каждый человек сам выбирает себе путь. Чтобы выбрать правильный путь, нужны и опыт и знания. Невзгоды и радости тоже подсказывают человеку его путь. Моего сына привела на его путь безысходная нужда. Я пытался внушить ему надежду, я говорил ему: «Потерпи еще немного»,— но он не послушался. Ну что ж — это его дело. У каждого человека свой ум, свои мысли, свой путь. Жизнь еще много раз заставит Джвебе задуматься. Жизнь, и только жизнь, может изменить его мысли...»
Было далеко за полночь, когда Беглар уснул.
А Мака все сидела на тахте, и карточка Джвебе и Вардена все лежала перед ней. Когда же в окно заглянула заря, Мака встала, набросила на голову платок, вышла из комнаты и тихо прикрыла за собой дверь.
Заря выкрасила небосклон в фиалковый цвет.
Люди еще спали, но на ветвях деревьев уже зашевелились, начиная свой новый день, птицы. Где-то лаяла собака, где-то мычал буйвол и спросонья орали петухи. Во дворах лежали ощетинившиеся от холода буйволы, спали прямо на земле коровы, и чей-то бык, подняв лобастую голову, большими умными глазами проводил быстро идущую по проулку Маку.
У лагеря гвардейцев Маку остановил часовой. Как ни молила Мака, сколько ни просила, он не пустил ее во двор. «Назад! Назад!» — вот и весь его разговор. И Мака медленно, то и дело вздыхая и глотая слезы, направилась тем же проулком домой. К сыну, к родному сыну не пустили.
Сейчас заря уже окрасила небосклон в розовый цвет В темном проулке стало светлее. В некоторых домах уже проснулись люди, со скрипом отворялись двери кухонь, плакал чей-то недовольный ребенок, и надсадно кашлял после первой затяжки какой-то заядлый курильщик. Лежавшая во дворах скотина поднялась, распрямляя затекшие за ночь ноги, и негромким мычанием напоминала о себе хозяевам. Громко захрюкали, ища хоть какую-нибудь лазейку в изгороди, проголодавшиеся за ночь свиньи.
Рассвет быстро набирал силу.
Мака вдруг остановилась, прижала руки к груди. По переулку бежал Джвебе. Он спешил от Инды в свой лагерь — не дай господи опоздать к подъему — изведет взводный. Увидев мать, Джвебе остановился. Что делать? Повернуть назад? Прыгнуть в чей-нибудь двор? Бежать, спрятаться от глаз матери? Нет, сердце сына отбросило эти мысли, и Джвебе, опустив голову, шагнул навстречу матери.
Когда Беглар вошел в комнату Мари, Гванджи еще спал спокойным сном — мальчику и во сне было холодно, и он, скрючившись, натянул одеяло до подбородка.
Беглар взял с тахты карточку Вардена и Джвебе. Сыновья глядели на него, напряженно и неестественно улыбаясь. В полутьме рассвета стеклянные глаза их казались пустыми.
Лицо у Беглара нахмурилось, в уголках губ и на лбу собрались морщины. Он долго, пристально смотрел на сыновей, и морщины понемножку разбежались. Лоб разгладился. «Наверное, Мака пошла к Джвебе»,— подумал Беглар, и от этой мысли лицо его посветлело.
Гванджи проснулся сразу, как только вошел Беглар, и, чуть-чуть приоткрыв глаза, смотрел на отца. Когда лицо отца смягчилось, на губах мальчика появилась улыбка.
— Доброе утро, отец! А ты знаешь, учитель Шалва сказал — хорошо, что Джвебе переживает.
— И что еще сказал твой учитель? — рассеянно спросил Беглар.
— Учитель говорит, что человек, прежде чем решиться на что-нибудь, должен хорошо подумать.
Беглар улыбнулся.
— Чтоб потом не жалеть, да?
Гванджи, немного робея, спросил отца:
— Ты не послушался учителя Шалвы, и теперь жалеешь?
— Не послушался потому, что сто раз обдумал все, прежде чем решить.
— Почему же ты сейчас такой озабоченный?
— Потому что Джвебе наш пришел с этой проклятой гвардией.
— Но ведь тебе все равно не дали взять землю Чичуа, отец.
— Сегодня не взяли, завтра возьмем. Счастье само не приходит, Гванджи. Хорошо запомни это, сынок,— счастье надо завоевать.
— Силой?
— Если прав, то силой,— сказал Беглар.— У правды большая сила. Счастье никто не уступит добровольно. Так было прежде, так будет и впредь. Труженик со дня рождения своего борется за счастье.
— Почему же ой не завоевал его, если у правды большая сила?
Беглар присел на тахту рядом с сыном.
— Завоевал. В России труженики уже завоевали свое счастье.
— Утуйа Тодуа сказал мне, отец, что счастье человек обретает только на небе.
— Человек должен добиться счастья здесь, на земле, сынок. Говорю же я тебе — труженики в России уже добыли себе счастье.
— А ты откуда знаешь, отец?
— Знаю,— улыбнулся Беглар,— одна птичка принесла мне эту новость на хвосте.
Гванджи не поверил словам отца.
— Джвебе ведь пошел в гвардию из-за денег, отец,— сказал Гванджи, вспомнив слова учителя.— Ведь Джвебе хотел, чтобы и нам легче стало. Из-за этого он и пошел в гвардию, отец. Он тоже ищет счастья.
— Ну, и нашел он его? — спросил Беглар.— Счастья деньгами не достигнешь.— Беглар остановился взглядом на желтом от лихорадки, изможденном лице сына, и жалость охватила его.— Эх, Гванджи, Гванджи, и так нам плохо, а твой брат, как стадо, согнал деревню с земли Чичуа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53