Правильно я говорю, господин Кириа?
— Как вам сказать, господин Глонти,— промямлил председатель общины.
— Не увиливайте, господин Кириа, я вас спрашиваю: правильно ли я сказал господину учителю?
— Правильно, господин капитан!
Сиордиа насильно сунул в руки Шалве огромный наполненный до краев рог.
Учитель едва сдерживал нервную дрожь, но Глонти, как ни хотелось ему этого, так и не увидел учителя униженным, наоборот, он показался ему спокойным и даже гордым. Это раздражало Глонти, мысль его лихорадочно работала над тем, чтобы поскорее придумать, сказать или сделать что-нибудь обидное, способное сломить учителя, вывести его из равновесия. Капитан смотрел на учителя пристально, вызывающе и откровенно враждебно.
— Хотите, я вам скажу, господин учитель, чему вы научили народ? Грабить, захватывать чужую землю вы его научили.
— Это неправда! — сказал Шалва.
— Правда,— перебил его Глонти.— Рог полон, Сиордиа?
— Так точно, господин капитан. Полный.
— Земля народу — за такое доброе дело выпейте до дна, господин федералист.— Капитан расхохотался.— Земля народу, только народу! Земля — собственность народа! Ха-ха Как вы наивны, господин учитель. У моего отца от голода сводит желудок. Он состарился, собирая деньги на покупку земли. Клочка земли, понимаете, клочка... А вы говорите — земля народу! А кто ее даст народу? Кто?
Капитана Глонти нельзя было назвать злым человеком, но его нельзя было назвать и добрым. Он довольно часто не отдавал отчета в своих поступках, особенно когда бывал пьян. Так было и сейчас: Глонти почти полностью потерял контроль над своими поступками и словами — вино омрачило его рассудок.
У Шалвы дрожала рука. Вино из рога проливалось на пальто. Это пальто Шалва носил уже десять лет, а то и больше. Оно прикрывало его зябнущее тело зимой и летом, оно было для него не просто одеждой, но и защитником, другом, свидетелем многих его печалей и немногих радостей. Учителя никто не видел, да и не мог представить без пальто. Оно как бы срослось с ним.
Шалва старался не глядеть на Глонти. Куда деть рог? Выплеснуть вино в лицо Глонти? Тогда он будет мстить не только ему, но и всей деревне. Шалва мог и осушить рог. Но нет. Он ни капли не выпьет, он не даст порадоваться этому заносчивому капитану.
Некоторое время капитан терпеливо ждал, затем желчно усмехнулся и затянул застольную песню. Сиордиа приготовился ему аккомпанировать, но капитан махнул рукой: «Помолчи!»
Выпей и чашу поставь...
Выпей, выпей, выпей...
Песню подхватили Миха Кириа, фельдшер Кварцхава и взводный Татачиа Сиордиа. Офицеры Амиран Аршба, Николоз Гардабхадзе все так же безучастно дымили своими папиросами.
Выпей на здоровье,
Выпей, выпей, выпей!
Глонти пел, не отрывая взгляда от учителя. Выпьет? Нет, не выпьет. Выпьет, выпьет — заставлю. И вдруг Глонти понял, что, если даже будет петь до хрипоты, до полной потери голоса, Шалва все равно не прикоснется к вину.
И когда учитель решительным шагом направился прямо к нему, капитан сразу оборвал песню. Умолкли и остальные. Подняли головы офицеры Амиран Аршба и Николоз Гардабхадзе. Учитель подошел к Глонти. Лицо у . Шалвы было не только спокойным, но и гневным. И рука его уже не дрожала и вино из рога не проливалось на пальто.
В классе стало тихо, и лишь со двора доносились ржание лошадей и смех гвардейцев.
Глонти протрезвел. Он стоял перед учителем смущенный, внезапно оробевший, как нашаливший ученик.
— Возьмите!— велел Шалва.
Глонти послушно принял рог.
Шалва повернулся и быстро вышел из класса.
Амиран Аршба и Николоз Гардабхадзе зааплодировали:
— Браво! Браво!
Комната учителя была узкой и длинной, как вагон. И окошко в этой комнате было тоже какое-то вагонное — узкое, маленькое. Одного стекла в окошке не было, и вместо него аккуратно подклеен газетный лист, но все равно холодный воздух свободно проникал в комнату сквозь щелястую раму. Мебели в комнате совсем немного: у стены тахта, а на ней короткий тюфяк, короткое одеяло с пестрым, потертым верхом, но в белоснежном пододеяльнике, и такая тощая подушка в изголовье, что она лежала на мутаке, как тряпка.
У другой стены, поближе к окну, стоял письменный стол, рядом с ним три венских стула и набитый книгами обшарпанный шкаф. На столе газеты «Эртоба», «Сакарт- велос республика», «Клде», «Сахалхо пурцели» . В центре стоял портрет председателя меньшевистского правительства Грузии Ноя Жорданиа в деревянной рамке.
На закопченное стекло жестяной лампы был надвинут для притенения листок бумаги, пожелтевший, а местами даже почерневший от жара, и потому тень, которая падала от этой бумаги на склоненную голову учителя, делала его и без того худое и бесцветное лицо еще более худым и бесцветным, почти безжизненным.
Никогда еще Шалва не сидел у своего стола таким разбитым и беспомощным. Сколько ученических тетрадей исправил он за этим столом за годы учительства, сколько статей написал для газет за годы своей общественной деятельности, но не помнит, чтобы мысли и рука его были так немощны. Смятые листы бумаги валялись на столе и на полу. Худыми, выпачканными чернилами пальцами учитель писал и зачеркивал. Нет, ничего не получается, не получается! Мелькнула отчаянная мысль: раз ничего не получается, надо бежать из этой тесной комнаты, от этого ненужного уже стола, от удручающего своего бессилия, бежать, но и на это у него не было сил. К глазам учителя подступили слезы, он стиснул зубы, чтобы не заплакать, и снова принялся писать.
«Председателю демократического правительства Ною Жорданиа!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53