Боже мой, когда же настанет среда!
Пишет тебе твоя Ция Цана».
Уча дважды перечитал письмо.
— Когда же наступит эта среда! — воскликнул он вслух. Потом распахнул дверцу кабины и заорал во все горло: — Когда же наступит эта среда!
— Что, что? — откликнулся Сиордиа. Он по-прежнему стоял рядышком.
Уча заметил, что Исидоре не ушел и ждет, когда он закончит читать письмо.
— Нет, Сиордиа, женщины и девушки не дьявольское отродье, а настоящие ангелы. Как. же ты посмел их так обзывать?! У тебя самого черт в душе сидит,— рассердился Уча. Он был готов задушить Сиордиа собственными руками. И чтобы пуще досадить Сиордиа, он стал нараспев читать отрывки из Цииного письма: — Послушай, что пишет мне моя девушка, моя Ция: «Мне невмоготу жить без тебя. Какая же я была глупая, Уча, что послушалась отца с матерью!» Слышал ты, оглохни твои уши? Слышал, собачья душонка? — Уча изо всех сил, словно перед носом Сиордиа, размахивал письмом.— Мог такое написать дьявол, а? Только ради этого письма стоит жить на свете. И работать тоже.— Уча захлопнул дверь и взялся за рычаги.
Огромный ковш «Пристмана» пополз вверх, потом коршуном кинулся на землю, жадно зачерпнул ее и, поднатужившись, поднял на высоту дамбы. Потом, развернувшись к дамбе и чуть наклонившись к ней, одним махом высыпал землю.
— Ах, ты, значит, так меня?!— Исидоре сорвался с места и помчался было к экскаватору.— Ну, погоди, я покажу тебе, у кого из нас собачья душонка! — Но на полпути Исидоре, парализованный страхом, застыл на месте.
А вдруг Шамугия изобьет его здесь, на безлюдье, с него медь станется. И никаких тебе свидетелей, поди потом доказывай. И Сиордиа, резко повернувшись, засеменил прочь, то и дело оглядываясь, не бежит ли за ним Уча.
Со дня получения письма Уча потерял покой: когда же наступит среда, когда приедет Ция? Все он мог себе представить, но то, что Ция сама приедет к нему, представить было невозможно.
«А я даже не удосужился съездить к Ции. Да что там съездить, даже письмо написать поленился,— сердился на тебя Уча.— Даже адреса и то не сообщил. Может, я и впрямь не люблю ее, а то как же я не повидал ее столько времени? Эта мысль страшила его.— Какое там люблю,
и жить без нее не могу. Потому я и не писал ей, потому
Но и не поехал повидать ее, потому я и обиделся на нее, что она не пошла за мной, послушалась отца с матерью... Что за глупости я горожу? Ция не последовала одному лишь зову сердца, она и к разуму еще прислушалась, поэтому и не поехала со мной. А вот у меня вообще нет разума. Но ведь сердцем не проживешь. Ция умнее меня. И любит она меня сильней. Ция вспомнила меня, вспомнила и приезжает ко мне, дураку».
Время тянулось для Учи нестерпимо медленно, никогда ему не казался день таким длинным, до нескончаемости длинным. Антона Бачило одолела малярия. Его лихорадило каждый день. Уча работал в две смены. До самой ночи он не видал Антона. Работа облегчала ему ожидание и тревогу за друга.
Уча и Антон по-прежнему жили в Кулеви в семье Якова и Эсмы.
Старики привязались к ним и ни в какую не отпускали их в бараки. Пока Уча был на работе, Эсма ни на шаг не отходила от больного. Она кормила его с ложечки, обстирывала и обхаживала его. Бачило так ослаб от лихорадки и высокой температуры, что от него остались лишь кожа да кости. Он весь пожелтел, глаза глубоко запали, не было аппетита. Порошки не помогали, и тогда врач назначил ему уколы хинина. Провизор чаладидской аптеки Карло Хвингиа на просьбу Учи ответил, что он даже в глаза не видел ампул хинина.
Уча поехал за лекарством в Поти. Но и здесь лекарства не оказалось.
А Антону день ото дня становилось все хуже и хуже. Уча пришел в отчаяние. Умирал его друг, а он ничего не мог поделать.
Однажды Уча поведал о своем горе Адилю Чегиани. Адиль сказал, что у Хвингиа есть хинин в ампулах.
— Я уже был у него.
— Ну и что?
. — Нету, говорит.
— Так бы он и дал тебе!
— Это почему же?
— Да он за эти ампулы три шкуры дерет.
— Где это видано, чтобы провизор от больного лекарство утаивал? — не поверил Уча.
— А прячет же. За деньги совесть свою продает.
— Что же, выходит, он из-за денег человека убивает,
да?
— Так и получается.
— Ну, а люди, ослепли, что ли?
— Так люди об этом не знают.
— А кто их покупает?
— Покупают, у кого выхода нет.
— Убью! — взревел вдруг Уча.— Убью на месте! Тут человек погибает, а он на этом наживается. Убью!
— Туда ему и дорога,— поддакнул Адиль Чегиани.— Даже жалобу на него и то никто не пишет. Больному или его близким не до жалоб. Последнее отдадут за лекарство да еще и спасибо скажут.
— А ты-то, ты ему переплачивал?
— Я малярией не болел. И лекарство мне ни к чему вроде. А вот другие переплачивали, и не раз.
Уча побледнел.
— Говорят, и отец этого Хвингиа, Джорджиа, был собака дай боже. Он в селении полеводом работал. Так вот все селение его люто ненавидело. Когда на свадьбе его кинжалом закололи, все селение вздохнуло с облегчением. Отец мой зимой ходил в Одиши на заработки и знал этого Джорджиа. Был в том селении еще Караман Хвингиа. Вот кто, говорят, наводил страх на людей. И по сей день его именем детей пугают. Силен был, подлец, но зол и жесток, одно слово — бандит и ворюга. Оставаться в селении ему уже было нельзя. Так что, ты думаешь, он сделал? Продал дом односельчанину, которого ненавидел. В ту же ночь он поджег дом, а заодно и своего дружка лавочника Коста Цулая, с которым он из селения решил податься, спалил живым. Потом подпустил петуха под общественные амбары — да и был таков. Но недалеко ушел. Все селение в погоню за ним пустилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125