А ведь раньше любое появление на сцене тех же самых людей встречалось бурными аплодисментами.
Стол президиума не был накрыт красным кумачом, не было на нем ни кувшина с водой, ни стакана. Голые стены навевали холод и тоску.
Парторг отодвинул от стола длинную лавочку и, перешагнув через нее, оперся о стол правой рукой. Он подождал, пока усядутся Тариэл Карда, Важа Джапаридзе и Шота Имнадзе, и, откашлявшись, поглядел в зал.
В зале воцарилась напряженная, гнетущая тишина.
— Товарищ, вы все знаете, для чего мы собрались здесь сегодня,— хрипло начал парторг.— Произносить вступительное слово, я думаю, нет нужды. Поэтому слово предоставляется товарищу Важе Джапаридзе, начальнику строительства Ланчхутского участка.
Взведенный как курок Исидоре Сиордиа подтолкнул локтем тщедушного лысого колхозника Кириле Эбралидзе, сидевшего справа от него. И Кириле, вытянув шею, послушно подал голос:
— Да и в слове Джапаридзе нужды нет, милок. Какое такое у нас тут строительство? Было, да сплыло, вы его плотненько закупорили да законсервировали. Я вот грешным делом думал, что консервируют рыбу, мясо да еще фрукты какие-нибудь завалященькие, а тут сразу целое строительство, бац, и на тебе — консервы.
Никто не поддержал шутки Кириле. Все сидели как в рот воды набрали.
— Одним словом, милок, нам и без слов все ясненько,— Эбралидзе глухо басил низким, хрипловатым голосом, так не вязавшимся с его тщедушной фигурой.— Лучше безо всяких там затей сказать нам: собирайте, мол, любезные, манатки и катитесь-ка отсюда на все четыре стороны.
Сиордиа с удовольствием сощурил и без того узенькие, как прорезь копилки, глазки и отодвинулся от Эбралидзе.
— Не за тем мы сюда пришли, Кириле, потерпи маленько, дай человеку слово сказать,— спокойно отозвался парторг.
На сей раз Сиордиа подтолкнул сидевшего от него слева Тенгиза Керкадзе, молоденького парнишку с темным пушком на верхней губе. Видно, Исидоре как следует настропалил парнишку, но тот молчал как рыба: сидел себе и давился дымком цигарки, зажатой в кулаке. Исидоре толкнул парнишку посильней, и тот, подскочив с места, выкрикнул срывающимся голоском:
— Вы, верно, с гостинцами к нам пожаловали. Так раздавайте их, чего уж там!
— Мы пожаловали с тем, чтобы перевести вас на другой участок,— чеканя каждое слово, сказал Важа, глядя Керкадзе прямо в глаза.
Ничего больше Эбралидзе не требовалось:
— Спасибочки вам, милок, зря беспокоились. Так вот гуртом и погоните нас на другой участок, а там еще куда-нибудь, так, что ли? Только не стоит трудов. Не на дурачков напали. Мы и сами с усами.
— Товарищи! — В голосе парторга послышалось раздражение. Он даже не посмотрел в сторону Эбралидзе.— Слово имеет Важа Джапаридзе.
— Не желаем!
— Нечего лясы точить!
— Нашли дураков!
— Сыты по горло!
— В другой луже половите рыбку!
Сиордиа едва скрывал восторг. Голоса раздавались из его окружения.
Важа Джапаридзе совершенно не волновался и даже сам дивился своему спокойствию. Зато Серова волновалась страшно. Бледная и напряженная, глядела она из зала на Важу.
— Успокойтесь, товарищи! — Джапаридзе встал и обратился к рабочим, сидевшим возле Сиордиа: — Я постараюсь подробно изложить вам суть дела.
Вовсю заработали локти Исидоре. Тенгиз Керкадзе сплюнул цигарку и крикнул:
— Всего уже наслышались, довольно!
— А ты, Керкадзе, перестань с чужого голоса петь,— сказал Важа и взглянул на Сиордиа. — Пересядь оттуда и брось дымить.
— С чьего же это он голоса поет?! — не сдержался Сиордиа.
— То-то и оно, что с твоего,— резко отрубил Важа.— Да и Кириле твой подголосок.
Все как по команде повернулись в сторону Сиордиа, Тенгиза и Эбралидзе.
Тариэл Карда внимательно приглядывался к собравшимся. Он ожидал искренних, открытых выступлений и заранее приготовился спорить с ними. Джапаридзе должен был разъяснить необходимость выполнения решения «Главводхоза» и убедить всех в его пользе для общего дела. Однако пока что открытое недовольство выражали лишь люди, настроенные Исидоре.
— Продолжай, Важа,— ободрил он Джапаридзе.
И Важа по-дружески, безо всякой официальщины, так, как он обычно разговаривал с рабочими, десятниками, прорабами, техниками, гидрологами, драгерами — со всеми, с кем ему приходилось работать, сказал:
— Товарищи, вам хорошо известно, что я и Васо Брегвадзе были против консервации строительства на нашем участке. Были против потому, что нам, так же как и вам,
было тяжело отказаться от дела, которому мы отдали не один год.
— А для нас и сейчас тяжело отказаться от него. И мы против,— встал Эбралидзе.— А вы пошли на попятный. С чего бы это вдруг?
— Потому, что лишь вчера и я, и Васо Брегвадзе убедились в нашей ошибке,— Важа не был уверен, разделял ли Васо его убеждения, но сейчас иного выхода не оставалось.— И я, и Васо Брегвадзе заботились лишь о нашем участке, даже не пытались осмотреться по сторонам. Да, все было именно так. И мне не стыдно вам в этом признаться, товарищи.
— Напрасно не стыдишься! — крикнул с места рабочий второго массива Эрмиле Джакели.— О своем участке только и надо думать. По мне, дружок, все едино, попадет ли пуля в человека или в камень, лишь бы не в меня. Своя рубашка ближе к телу.
Это правило не про нас писано, Эрмиле. Для нас не все равно, в кого эта самая пуля попадет. Мы были ослеплены любовью к своему участку и ничего не желали видеть дальше своего носа. Мы не понимали, что концентрация всех сил и всей техники на Чаладидском участке намного бы ускорила дело, что именно этим путем мы обеспечили бы в кратчайший срок землею всех рабочих и колхозников, работающих на нашей стройке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125