Как он расстанется со всем этим добром, как бросит его на растерзание экскаватору? А придется оставить, не потащит же он все это с собой. Да, Гудуйа понимал, что оставляет здесь не только любимые им предметы, но и черные дни, месяцы и годы минувшего. И не знал он, радоваться или печалиться ему, потому как давно уже свыкся со сшей участью.
Рассвело. Дождь перестал, уже не падали тяжелые капли величиной с грецкий орех на камышовую кровлю хижины. Гудуйа с трудом поднял с топчана утомленное бессонным ворочаньем тело и отворил дверь. Солнце ослепило его. Сколько раз встречал он так утреннее солнце, сколько раз согревало оно его зябкое сердце, сколько раз заглядывало оно в его запертую душу.
Намокшая собака тряслась от утренней прохлады. Она осторожно заглянула в хижину, но очаг не горел. Это показалось ей дурной приметой, и она жалобно заскулила. Гудуйа погладил ее по голове. Впервые он ласкал ее так. Но собака скулила по-прежнему, видимо чувствуя, что никогда больше не вспыхнет огонь в этой хижине.
Гудуйа решил не откладывая отвести буйволицу на колхозную ферму, козу — к Эсме, отпустить в лес оленят. Ему казалось, что, не сделай он этого сейчас же, ни за что потом недостанет у него сил на это. Он даже не умылся и не позавтракал.
Гудуйа свистнул собаку и направился к хлеву. Шел он медленно, так медленно, словно ноги были чужими. Он навсегда оставлял хижину и все вокруг. Никогда уже не возвратится он сюда. Он решил уйти, и он уходит. Собака с поникшей головой и поджатым хвостом бежала рядом с ним. Может, и она догадалась, что хозяин не собирался уже возвращаться сюда: он даже подойник не захватил с собой. Гудуйа отвязал козу, и та с удивлением покосилась на пустые руки хозяина. И буйволица недоверчиво топталась на месте, не увидев подойника. Тут Гудуйа вспомнил, что забыл глиняный кувшин, и вернулся в хижину. Он взял кувшин, в последний раз окинул взглядом свое жилище и быстро вышел во двор, прикрыв за собой дверь. Взмахнув кувшином — с посохом он давно уже не ходил,— Гудуйа погнал впереди себя буйволицу, козу и оленят. Оленят он собирался отпустить в лес, хотя понимал, что они все равно вернутся к хижине и долго еще будут дожидаться возвращения своего хозяина.
Собака с тоской оглядывалась назад, на хижину. Хозяин ни разу не обернулся. Собаке все еще не верилось, что хозяин навсегда расстается с хижиной. Не верили в это и буйволица с козой. Они то и дело останавливались, надеясь, что и хозяин тоже остановится. Но хозяин упрямо шел вперед. Куда он гонит их и почему оставил недоеденными? Ведь ни разу еще не забывал он доить их по утрам. Собака скулила, коза мекала, буйволица мычала. Но Гудуйа не останавливаясь шел вперед, подгоняя и буйволицу и козу. Сердце его сжималось от жалости, и, чтобы не повернуть ненароком назад, Гудуйа ускорил шаг, поминутно покрикивая на животных.
Вскоре они скрылись в кустарнике. Позади осталось жилище, позади остались горе и печаль, позади осталась вся прошлая его жизнь...
По просьбе Серовой Лонгиноз Ломджария выделил Гудуйа комнату в шестом бараке. В одном крыле этого барака помещался клуб, в другом — жилые комнаты. В каждой комнате стояло по две кровати, столы и стулья. Здесь жили прорабы и сотрудники конторы. В остальных же бараках кровати тянулись во всю длину в два ряда, и жило здесь по пятьдесят человек.
Гудуйа Эванджиа поместили в одну комнату с демобилизованным танкистом.
Бондо понравился Гудуйа с первого взгляда. И хотя вот уже сорок лет Гудуйа не жил под одной крышей с другим
человеком, к Бонде он быстро привык. И немудрено: они и дневали и ночевали вместе. Гудуйа никогда раньше не испытал отцовских чувств, теперь же он почувствовал себя отцом Бондо и Учи. Гудуйа всячески старался угодить им: запасал горючее для «Комсомольца», готовил еду, накрывал на стол и убирал со стола, приносил из магазина продукты, никогда не забывал прихватить для них папиросы и спички. Ни свет ни заря Гудуйа был уже на ногах. Быстро умывшись, он торопился на трассу, чтобы к приходу Бондо привести в порядок экскаватор.
Васо Брегвадзе, оставив в Поти свою квартиру, тоже перебрался в одну из комнат шестого барака. Это немало удивило всех. Но сам Брегвадзе считал это вполне нормальным: главный канал стал для него делом жизни, и он хотел быть как можно ближе к нему. На коротком отрезке главного канала работало два экскаватора и около двухсот рабочих. Трудились они не покладая рук в две смены, но темпы работы не удовлетворяли Васо.
К каналу были обращены взоры всех: строителей, служащих, крестьян из окрестных деревень. С прокладкой канала заканчивались основные работы на Коратском массиве, и уже можно было приступать к освоению осушенных земель.
Сначала сваны спустились сюда с гор лишь на заработки. Им и в голову не приходило поселиться на Колхидской низменности. Но когда они собственными глазами увидели деревья, тяжелеющие от мандаринов, лимонов, апельсинов и грейпфрутов, когда потрогали стебли кукурузы, пригибающиеся к земле под грузом трех-четырех початков, когда подоили буйволиц, дающих молока вдвое больше сванских коров, в них постепенно созрела твердая решимость осесть на осушенной их же руками земле.
Однажды Бондо не вышел на работу. Рожденный и выросший в горном Одиши — в благословенной Лакаде,— он не выдержал массированного действия болотных испарений и комарья. На заре к экскаватору, на котором всю ночь проработал Уча, прибежал Гудуйа и сообщил, что Бондо заболел лихорадкой и его всю ночь напролет бил озноб.
Уча, не говоря ни слова, выскочил из кабины, собрался бежать в аптеку, но столкнулся с Васо Брегвадзе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125