И в этом году, и в будущем, и через десять лет или через сто,— задумчиво смотрел Важа на Серову. — Ты знаешь, о чем я подумал, когда мы вчера прорезали дамбу?
— О чем, Важа? — Серова обняла Важу за плечи.
— Необходимо построить водоразборник у Патара Поти, на седьмом километре.
— Водоразборник?!
— Там,— показал рукой Важа,— на седьмом километре, необходимо поставить дамбу. Оттуда надо прорыть канал и направить воды Риони в море по новому руслу. При наводнении мы откроем шлюз и...
— Важа! — воскликнула Серова и прижалась щекой к его щеке.— Прекрасная идея! Мы рассечем Риони на две части, и тогда городу никакие наводнения не страшны.
— Не страшны,— повторил Важа и крепко обнял ее за талию. Женщина послушно прижалась к нему теплым телом.— Галя, а где наши цветы?
— Дома, Важа.
— А я думал, ты выбросила.
— Эти цветы нам Андрей Николаевич подарил, Важа,— грустно сказала Галина.
— Андро,— с горечью отозвался Важа,— он так радовался нашей свадьбе.
— Очень радовался, Важа.
— Я глупый, дурной, бессердечный, Галя...
— Не говори так, Важа.
— Андро желал нам счастья...
— У нас еще будет свадьба, Важа, некуда торопиться!
— Я тороплюсь, Галя... Я тороплюсь, потому что этого очень хотел Андро... Прости меня, Галя. Если простишь ты, и Андро простит меня.
— У Андрея Николаевича такое сердце... Он не сердился на тебя. И я не сержусь на тебя, Важа.
— Давай не откладывать свадьбу,— попросил Важа.
— Мы и не будем,— Серова обеими руками обхватила его голову.
— Поженимся сейчас же, Галя.
Серова засмеялась.
— Сейчас загс уже не работает.
— При чем здесь загс, Галя? Стол у тети Русудан накрыт по-прежнему. Пойдем ко мне, Галя.
— Что скажет тетя Русудан, Важа, если мы вдруг заявимся среди ночи? Неловко как-то.
— Скажем, что мы уже поженились.
— Солгать, значит?
— Это будет добрая ложь,— сказал Важа,— прекрасная ложь! Ты даже не представляешь, как обрадуются дядя Петре и тетя Русудан!
— Ну что ж, пойдем,— сказала Галина. Она не хотела отпускать его руку. Некоторое время она с нежностью и любовью смотрела на него, потом крепко поцеловала его в губы. — Пойдем.
И они пошли, крепко прижавшись друг к другу. Они были так счастливы, что забыли обо всем на свете. Они были вместе, они были рядом, но им чего-то не хватало: с ними не было человека, который так радовался их счастью, который всем сердцем любил их.
— Галя... Знаешь, что сказал мне Тариэл Карда? не удержался Важа. Он понимал, что сейчас нельзя говорить об этом, но ему стало стыдно своего счастья, и он сказал...
— Что он сказал тебе?
— Андро неизлечимо болен. У него рак.
— Не может быть, Важа! — убрав руку, остановилась Серова.
— Андро скрывал ото всех. Никто не знал об этом, кроме врача и Тариэла.
— Почему он скрывал? Почему он скрывал от нас?! заплакала Серова.
В маленькой комнате за столом сидел пожилой следователь. Лампа с абажуром освещала его бледное небритое лицо, раньше времени поседевшие волосы.
Перед ним стоял Исидоре Сиордиа. Следователь несколько раз предложил ему сесть, но Сиордиа отказывался. При падении он ушиб поясницу. Следователь угрюмо смотрел на него.
— Так вы утверждаете, что Важа Джапаридзе...
— Могу на иконе поклясться, товарищ чекист!
— С каких это пор коммунисты на иконах клянутся?
Сиордиа с опаской поглядывал на портрет Дзержинского,
висевший на етене.
— К слову пришлось. Ни в какие иконы я не верую, растерялся Сиордиа. Просто так говорят.
— Кто говорит?
— Как вам сказать. Все так говорят,— еще больше растерялся Сиордиа.
— Коммунисты так говорить не могут. Что там у вас еще?
— Да многое, товарищ чекист!
— Говорите.
— Гангия ему серебряный портсигар подарил. Он и сейчас его в кармане носит. С чего бы вдруг такие подарки делать, а? Сами понимаете,— Сиордиа с трудом отводил глаза от портрета Дзержинского.
— Как не понять,— ответил следователь.
— К тому же они дружки.
— Ага, к тому же и дружки?!
— А как же. А тот, кто с Гангия дружбу водил... Вы понимаете, товарищ чекист.
— Еще как понимаю.
— Кроме того, Важа Джапаридзе моральный разложенец.
— Как, как?
— Разложенец, говорю. У него с Серовой шуры-муры.
— Вы уверены?
— Могу на иконе поклясться. Тьфу. Да не верю я в икону, товарищ чекист.
— Что же тогда клянетесь?
— Проклятая привычка...
— Ах, привычка?
— Разводить шуры-муры на работе, вы только подумайте, товарищ чекист, на работе, каково, а?
— Еще бы, это же серьезнейшее преступление — влюбляться в рабочее время.
— Вот-вот. Однажды я их в лесу засек, представляете?
— Ага...
— А зачем мужчина с женщиной в лес ходят, это вы не хуже меня знаете.
— Знаю, как же не знать.
— Я однажды их поймал на лестнице барака.
— Ну и что из того?
— Как что? От лестницы до комнаты всего ничего.
— Теперь понятно,— потерял терпение следователь.— Что там у вас еще?
— Много чего. Но у меня кое-что болит.
— Что же у вас болит?
— Стыдно сказать, товарищ чекист. Как-нибудь в другой раз.
— Прощайте.
— Почему прощайте?! До свидания, товарищ чекист.
Следователь не ответил, давая тем самым понять своему посетителю, что разговор окончен.
Сиордиа повернулся и направился к двери.
— Погодите.
Сиордиа обернулся.
— У вас брюки мокрые,— сказал следователь.
— Это я в лужу упал...
— Иди! Смотри в следующий раз в лужу не садись,— впервые сказал ему «ты» следователь.
Сморщенное личико Сиордиа от злости сморщилось еще больше.
— Иди! — повторил следователь.
Сиордиа неуклюже выскользнул за дверь и прикрыл ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125