Но он справился. И вообще в жизни своей он редко пасовал перед трудностями. На деньги, заработанные на Дальнем Востоке, он в конце концов сам купил пароход, стал плавать на нем капитаном, но потом убедился, что и парусники быстро окупаются, и начал приобретать их. Теперь, когда число судов у него увеличилось, он решил, что самое выгодное — самому вести свое коммерческое дело на берегу, управлять рейсами своих судов.
Пастор Пауль Лайд с интересом наблюдает за отцом Тони, человеком, которого, если будет угодно богу и если захочет Тони, он может заполучить себе тестем. Он слушает рассказ этого плотного человека о том, как тот боролся за свои интересы и какие пережил трудности, и в нем растет симпатия к капитану Гульдену. Ведь если верить его словам, его богатство — это плоды его упорного труда и стараний. Унаследованное от отца имущество в сравнении с нынешним — небольшая доля его добра.
А то, что на кораблях Гульдена заработок команды меньше, чем на судах иных компаний, надо приписать в первую очередь тому, что суда Гульдена устарели, что предложение рабочей силы намного превышает спрос и что приходится вести конкурентную борьбу с прочими судоходными компаниями. Да и должен ведь хозяин получать какой-то барыш, чтобы ремонтировать старые корабли и покупать новые. Ведь это выгодно и команде.
Вот и этой весной Гульден намерен купить новый пароход. Парусники уже не выдерживают острой конкуренции на фрахтовом рынке. Только денег на покупку парохода мало, и состоятельных акционеров вроде не наберешь. Другое дело, если удастся взять из Государственного банка заем под небольшие проценты. А для этого надо было бы укрепить позиции христианской партии, к которой принадлежит и сам Пээтер Гульден, в Государственном совете. В Священном писании, правда, сказано, что возжелайте прежде царствия небесного, а потом уж и права, тогда тебе воздастся и все прочее, но раз в здешнем земном царствии у власти мужи другой партии, то не получишь из
банка долгосрочных ссуд даже того, что по праву тебе следует, хоть это в интересах и государства, и народа.
Погода сменилась на оттепель. Все ленивее танец вьюги, вой ветра сменился легким, мягким шумом, только Безумный мыс все еще гудит своим контрабасом на далеких рифах в свободном ото льда море.
В первый день рождества пастор Пауль Лайд сидел в санях Пээтера Гульдена, во второй же день он сел в дровни приемного отца и поехал в Нээме.
В сравнении с бедностью, знакомой по студенческим годам в заречных наемных каморках Тарту, приземистый дом Нээме среди береговых валунов кажется теплым, уютным гнездышком, но это простое жилище не сравнить с усадьбой Тапурла. Глазированные кирпичи камина Тапурлы привезены из Голландии, мебель в зале — из Германии, обеденный стол и красивые стулья из карельской березы — финские. На Нээме же все, кроме стенных часов с гирями,— местное, своих мастеров и мастериц, будь то плита из красных кирпичей, ткацкие станки в углу или связанные из тряпок цветные коврики на белом дощатом полу. Даже тараканы, которых пытались шпарить кипятком и травить ядовитыми травами, те же самые, что и в других семьях на Весилоо. Прошлой осенью их не было видно целых два месяца — Лида выловила их по одному из щелей печи, но ведь люди ходят из дома в дом, а прусак — он умеет спрятаться в складках одежды, и теперь не сердись, Пауль, если эта скотина заберется на стол.
Пастора Лайда трогает этот простой, дружеский прием в семействе Нээме, однако он не может забыть, что он слышал, видел и ел вчера на хуторе Тапурла. Все это стоит у него перед глазами. И всякий раз, когда он видит Лиду, образ Тони встает между ним и Лидой и заслоняет от него Лиду.
Но он не дает воли своим мыслям, не выказывает их, и вместе с Лидой и Оскаром идет в сумерках посмотреть брошенный дом Мяннйку. Домишко словно вдавили в землю. С тех пор как мать заболела проказой, Пауль Лайд сторонился этого старого, но когда-то любимого домика под соломенной крышей. Когда приезжал летом на каникулы из университета в Весилоо, жил больше в Нээме, чем на Мяннйку. Не было ни времени, ни желания и у обитателей Нээме особенно заботиться о доме. Но они прилежно работали на полях участка, косили сено на лугах. Скотина Мяннйку стояла в хлеву Нээме, и не надо было заботиться о постройках брошенного хуторка. Только соломенные
кровли подправлял, перестилал Лаэс, клал новые жерди на конек крыши.
Дверь дома на замке, и взятый в Нээме ключ оказывается неподходящим и не отпирает замок. Воров вроде на Весилоо не замечено, да и нечего здесь украсть, но все же лучше, когда все закрыто и содержится в порядке.
Пауль Лайд, так и не войдя в дом, заглядывает в маленькие, низкие оконца. Комната кажется темной, и вначале ничего не видно, кроме лица, тускло отраженного в стекле. Потом глаза привыкают, и он различает запыленную, всю в паутине плиту, старый обеденный стол и шкаф. Кровать матери вместе с соломенным матрацем и постельным бельем была давно сожжена. Постель Яана пуста, а его, Пауля, перенесена в Нээме.
Дверь между передней и задней комнатой открыта. В передней, вспоминает он, вон там,— местечко, где они все втроем — мать, Яан и Пауль — плакали, получив известие о смерти отца. Доски пола отрухлявели, и с того времени, когда они были здесь втроем, остался в живых только один Пауль, да и тот заглядывает в дом лишь через окно.
...Не случись с матерью страшного несчастья, дверь дома Мяннику была бы открыта и сейчас, в доме было бы тепло и брат Яан был бы вместе с матерью. Яан был бы капитан, а Пауль — пастор! Но едва ли тогда получился бы из него, Пауля, пастор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41