Он затаенно, в сердце своем, мечтал о ней и потом, и все же ему трудно поверить, что Пээтер Гульден разрешит своему единственному дорогому чаду, своей жемчужине, выйти замуж за него, простого деревенского пастора, чья мать была прокаженной. Но, как говорится, любовь совершает чудеса, и если Тони в самом деле любила бы его и если он действительно пройдет в депутаты от христианской партии в Государственное собрание... Несколько пасторов, лидеров христианской партии, занимали даже кресла министров. А выйти замуж за министра не запретит своей дочери даже Пээтер Гульден...
Задремав, он уже видит себя не на кресте церковной колокольни в городке Харе, а в постели своей студенческой квартирки, принадлежащей полной вдове лет пятидесяти, которой он признался, что мать его была прокаженной. Но вдове это нипочем, она кормила и одевала его и даже пошла бы с ним к алтарю, если бы разница в годах была немного поменьше. На следующий осенний семестр он приискал себе новую квартиру, вдова же пустила другого студента.
Во сне он мог спать с Тони, Гретой Гарбо или с Марлен Дитрих... Сейчас же, на Тапурле, где Тони была так близко, он впервые вдруг увидел во сне эту вдову.
— Господин Лайд, не пора ли проснуться?! Пастор Лайд открывает глаза. На него смотрит улыбающийся капитан Пээтер Гульден.
— Хорошо спалось, а? Я еле разбудил вас.
— Спасибо! Такие сны видел. Что, на дворе метет?
— Не просто метель или ветер, а настоящий шторм. Хорошо, что суда в затоне под Кийратси. Только пароход в плаванье, на Средиземном море. Да разве узнаешь, какие ветры там дуют.
— А вечером и... ночью, пожалуй, было совсем тихо.
— Да, началось вдруг, часов в пять. Еще с вечера было пасмурно и странно как-то. Временами ясно, потом ветер подул на юго-восток. Ненадолго совсем перестал — я чувствую ветер даже во сне, привык на корабле,— а потом разыгралась такая вьюга, такой шторм, того и гляди, крышу сорвет. Но это ненадолго.
— Позвольте, который час?
— Семь.
— Ой, спасибо, что разбудили. Я бы сам проспал, пожалуй, до обеда.
— Ничего, успеете. Умойтесь, поешьте, и сразу же в путь. Я сам вас отвезу.
Он уходит и закрывает за собой дверь.
Пауль Лайд одевается. Кто-то ходит в столовой. В минуту, когда дверь открыта, слышны голоса Лонни и Лийзи... И вроде голос... Тони?
Пауль входит в столовую. Он слышит, как госпожа Лийза говорит:
— Тони, иди покажи господину Лайду, где можно умыться.
И она тотчас появляется в двери, красивая, в цветастом утреннем платье. Она плутовато улыбается, подходит к нему.
— Как спалось господину пастору?! Не помешало ли что-нибудь его сну?..
— Спасибо, молодая хозяюшка, все хорошо, только сны были какие-то странные, но теперь уже все забылось.
— Вот видите, надо было, когда проснулись, записать сон.
И, крепко сжимая руку Пауля, она ведет его в слишком роскошную для деревни, но практично устроенную ванную комнату. И уходит. Потом под предлогом, что надо принести полотенце, хотя их в ванной комнате много, она снова приближается к Паулю.
Затем Пауль слышит, как она посмеивается в столовой над Лонни:
— Да, тетя Лонни, нельзя твою взбитую постель доверять холостому господину пастору. Господин Лайд, когда спал на ней, вроде видел странные сны.
Пээтер Гульден приходит на помощь сестре:
— Кто знает, пожалуй, тебя саму и видел? Хе-хе, а может быть, эти сны были почти наяву, хе-хе!
— Конечно, он видел саму Тони и чуть не наяву. Входя в столовую, пастор Лайд видит в ней вчерашний
накрытый угощеньями рождественский стол. Лайд произносит подобающую месту короткую молитву, затем все приступают к еде, весело, шутливо разговаривая.
Кругом сумеречно и бело, сани Пээтера Гульдена, в которых сидит молодой пастор, выезжают из ворот хутора Тапурла. Тони и старый батрак Март поедут позднее, когда на дворе развиднеется. И кругом в самом деле становится светлее.
Хозяин и пастор едут, а десятибалльный шторм бушует и, к счастью, дует с запада, прямо в спину. Вряд ли и лошадь пошла бы против ветра, даже сейчас она поворачивает на извивах дороги, держа голову по ветру. Дорога виднеется плохо, она, неровная, трудная, запорошена пепельно-серым снегом. Местами вьюга занесла старый след, и штормовой ветер сдул с морского льда вешки вдоль дороги. Даже Пээтер Гульден, который ездил между Весилоо и городком Харом, пожалуй, не одну сотню раз, опасается, как бы не заблудиться. К счастью, шторм вдруг замирает, ветер потянул с юга, погода повернула на оттепель. Пастор расстегивает пуговицы на толстой шубе и распахивает полы.
Пээтеру Гульдену этот внезапно утихший шторм напоминает о других, более тяжелых и опасных бурях, которые ему довелось испытать за долгую моряцкую жизнь. О них и о жизни он и толкует в санях с пастором.
Первым судном Гульдена была «Ласточка», единственный унаследованный от деда старый парусник, который только и остался после кутежей отца и дяди. Вначале он плавал на нем матросом, а после окончания училища и сдачи экзаменов — штурманом и капитаном. Пожалуй, и он очутился бы на дне морском, если бы уплыл на «Ласточке» вместе с отцом Пауля Лайда. Море, когда оно ищет жертву, не делает разницы между простым матросом и капитаном-судовладельцем.
Но он недолго был на своем старом паруснике, добивался большего, хотел заработать деньги. Нанял капитаном на «Ласточку» другого моряка, а сам занял место штурмана на одном большом коммерческом пароходе, идущем в дальневосточные воды. Потом стал капитаном на том же судне и заработал хорошие деньги.
Нелегко ему было справиться с ветрами и штормами, да и с собственной командой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41