Пауль следует за нею. И так они идут — впереди высокая и сухощавая Анна, горбящаяся от дум о страшной болезни Лээны из Мяннйку, о чем она узнала в деревне всего каких-то два часа назад, от дум о детях Мяннйку и о своих. Не знает она и о том, как сказать горькую, суровую правду о матери бедным мальчишкам.
Прежде чем доить, хозяйка Нээме тщательно моет руки, но когда Яан подает ей полотенце, она не берет, вытирает руки уголком своего передника.
И то, как ведет себя матушка Нээме, как она держится, увеличивает страх мальчишек, тем более что матери еще не видно. Братья то и дело по очереди бегают на холм, с которого виден весь залив, вплоть до Хары, виден как на ладони. Рыбаки спокойно опускают сети. Парни из Тоомаса тоже заняты своим переметом. Но лодка из Хары все так и не показывается.
Как бы ни вела себя матушка Нээме, избегая всего, к чему прикасалась руками Лээна, она ощущает страх. Но она осознает, что делает добро. К тому же говорят, что проказа липнет к тем, кто слишком боится ее. Лээна, правда, не боялась этой хвори, но она заболела, пожалуй,
из-за того, что была слишком смелой и неосторожной. Это ведь тоже неугодно богу; потому небось бог и покарал ее.
Мухи жужжащими тучами летают в маленьком приземистом хлеву. Пугу и Рууту отбиваются от них хвостами и ногами. Коровы, должно быть, раздражены тем, что не видят старой своей хозяйки, она не пришла подоить их. А к этой, новой, они не привыкли. К тому же эта слишком долго моет у них вымя — это тоже для них непривычно.
Наконец коровы подоены, Анна процеживает молоко в горшки, остальное мальчики сами относят в ведре и опускают в колодец. Вечерние хлопоты позади, Анне остается теперь приступить к самому трудному — сказать мальчишкам, что врач из Хары послал их мать в Ватку: только для обследования, так как сам он не смог распознать ее болезнь.
— В Ватку? Почему же в Ватку? Господи, неужели мама...
Братья видят, как непомерно длинные лапы со страшной неумолимостью тянутся к ним, чтобы схватить их, и как при этом их разглядывают лица с ввалившимися носами, изъеденными проказой,— лица, знакомые по картинкам из книги библейских рассказов. И когда братья по привычке в поисках помощи смотрят друг на друга, каждому вдруг начинает казаться, что лицо брата похоже на те страшные лица больных. И вместо того чтобы переживать отчаяние сообща, они удаляются друг от друга: Пауль уходит к углу хлева, а Яан — на приступок амбара, и оба плачут.
Текут слезы и по лицу матушки Нээме; она пытается сказать братьям несколько слов в утешение, но мальчишки ничего не слышат. Матушка Нээме хлопочет еще над чем- то у колодца, затем снова тщательно моет руки, и, наклонившись вперед своим костлявым высоким туловищем, она уходит с грузом забот на плечах к себе домой:
Братьев ожидает страшная ночь. Они не решаются, в страхе перед болезнью, пойти отыскать еду, не говоря уж о том, чтобы лечь в свою постель. Пауль забирается на чердак хлева, в сено, Яан — на чердак амбара. Оба уже не сомневаются в том, что мать больна проказой, но тем больше сомневаются они в собственном здоровье.
В голову им приходят услышанные когда-то рассказы о том, как целые семьи заболевали проказой, как маленьких детей вместе с родителями уводили в Ватку. Они уже не маленькие, но не может ли случиться с ними то же самое?
И они боятся, не последняя ли эта ночь для них дома, не уведут ли их завтра в Ватку?
Снова и снова прикасаются они к ногам и рукам, ощупывают свои шишки и царапины. Кожа, правда, ощущает прикосновение былинок сена, но сомнение все же остается. Ведь и мать чувствовала боль, только ноги у нее немножко онемели.
Особенно большой страх испытывает Пауль. Но и Яан... неужели он представляет Ватку иначе, нежели слышал от людей: люди живут в глуши, среди громадного векового леса, будто в тюрьме, вдалеке от других селений.
Мать не очень-то боялась Ватку, рассказывала о поселке не так сурово. Те прокаженные, кого болезнь не захватила сильно, чьи руки-ноги не изъедены лепрой, могут жить вместе, как все люди: вместе пашут землю и заготавливают сено. Конечно, не так весело, как на толоке на острове Весилоо. Тяжелобольные, конечно же, дело другое. Однако и более легким нельзя уходить за пределы Ватку. С едой у них неплохо, недостатка нет, им носят мясо и рыбу, как носила им часто масло сама мать.
А теперь вот и мать в Ватку. А намного ли больше платили за кило масла в Ватку? Не подумала она держаться подальше от больных... И так отведут в Ватку утром и их. Из Хары приедут полицейский и врач; прочие люди с Весилоо будут опасливо держаться в стороне.
Пауль рисует себе, как он увидит среди других и Тони из Тапурлы. И Тони тоже будет стоять поодаль от него, как когда-то все избегали Сальме Юласе из-за болезни ее матери. Как и сам он не подходил близко к Сальме. Тони боится даже больше, чем другие, потому что Пауль своим знаменитым острым ножом, что когда-то привез ему из Финляндии в подарок отец, всегда точил карандаши Тони. И слезы текут из глаз Пауля еще сильнее, и он зарывается головой в сено.
Яан томится на чердаке амбара. Хотя он и постарше и мужественней Пауля, терзает страх и его. Он тоже боится, что его уведут в Ватку, что стоит среди дремучих лесов и болот, и он никогда не увидит моря, по которому плавает белокрылый парусник Пээтера из Тапурлы «Полярная звезда» и где у пристани стоит горделивый рейсовый пароход; на мостике его молодой капитан в синем мундире с золотыми нашивками. И вот отдают концы, громадные винты за кормой бурлят, начинается рейс через океан, в Рио-де-Жанейро. Но не он, Яан из Мяннйку, этот молодой капитан на белоснежном мостике;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41