— Яан, а бог не черный, как негры?
— Олух! Бог белый, и похож ли он на людей вообще,
кто знает.
— Это конечно. Он же везде, и притом невидимка. Но иной раз он все же показывается, можно увидеть.
— Наверное, показывается, но он все-таки белый, как мы с тобой.
— Откуда ты знаешь?
— Откуда?.. А ты откуда знаешь, что он как негр?
— А я и не знаю, так просто спрашиваю.
— О боге нельзя слишком много знать и говорить. Бог есть бог. Не произноси всуе имя божье...
Пауль понимает, что чересчур дал волю мыслям, и не обижается на брата за его упреки. Яан парень хороший, но его злит, когда кто-то, хотя бы и Пауль, скажет что-нибудь ему наперекор. Пауль пытается все умаслить и говорит:
— Ветер совсем ослаб, я помогу веслами.
— Помоги, еще успеем, пожалуй, до захода солнца в Лаурироог. А то придется в темноте идти.
Пауль старается изо всех сил. Лодка дергается с каждым взмахом весел, и парус на какое-то мгновенье опадает и полощется.
— Ветра нет, много ли толку от парусов? Опустим паруса и начнем грести,— говорит капитан.
Парни так и поступают, гребут вдвоем: Пауль меньшими веслами на носу, Яан большими на средней банке. Самая большая трудность еще впереди, и лодку стараются держать вразрез к волне.
Парни гребут дружно, разом. Молодые тела склоняются вперед; четыре весла, опускаясь в воду, дают им опору, и, когда они выпрямляются, лодка делает рывок, с брызгами разрезая воду. При очередном переборе весел с них каплют золотистые слезы — море оплакивает заходящее солнце.
Братья из Мяннику тянут весла медленно, но изо всех сил, как учил их старый Кульпер. Нужно завести весла как можно дальше, сжав при этом ноги, наклонив перед собой голову. И когда вытягиваешься, распрямляешь ноги — самое приятное мгновенье,— происходит толчок. И вот именно так, наваливаясь на весла не только руками, но всем телом, добиваешься большой скорости, да и гребцы при этом не так скоро выдыхаются, как если бы «перекапывали» воду силой одних рук.
Сейчас солнце в самом деле уже погружается в открытое море, по ту сторону мыса Пикасяаре и острова Линнусаар. Оно как бы набухло и необычно велико, нижний край
его диска уже в воде, а верхний, стыдливо рдеющий, нежно, как невесты, касается облачка. Потом начинает предупреждающе моргать глаз маяка Весилоо, словно желая дать знак облаку и солнцу, что в здешних местах при расставаниях не очень-то принято целоваться.
Но вот братья со своей лодкой в камышистом заливе острова Лаурисаар, где надеются утром взять большой улов.
В молчании споро идет работа, даром что спустились сумерки. Вот последний поводок с буйком, привязанным к перемету, уже в море. Песок же из ящика для снасти они вывалят на сухую землю, только не в море, иначе им надолго изменит рыбацкое счастье.
Лодка быстро вытянута на берег, не так чтобы совсем на сушу, но весьма высоко, чтобы братьям не опасаться, что она уплывет. Они берут из лодки провизию и теплую одежду, чтобы не простудиться. Идут к сараю, одиноко стоящему среди можжевельника. Вспугнутые ими две гаги, сидевшие на яйцах, взлетают, но вскоре возвращаются и садятся на гнезда.
Сарай недавно набит свежим сеном, и братьям приходится попыхтеть, прежде чем они вскарабкиваются под крышу и готовят себе постель. Они развязывают мешок с провизией и едят, по-дружески деля друг с другом хлеб и копченую рыбу и поочередно прикладываясь к бутылке с молоком, совещаясь при этом, где будет больший улов — у мыса Какру или на Лаурирооге.
Комары еще не добрались до них, и братья в хорошем настроении. В слуховое окно видно дерево, как бы зовущее куда-то, величественное, и каждые четыре секунды проблескивает огонь маяка.
Вот кончилось молоко в бутылке, но парни уже насытились. Оставшуюся рыбу и хлеб они заворачивают на утро. Пауль кладет провизию в мешок, а Яан расправляет постель. Братья, зарывая ноги в сено и накрываясь одеждой, ложатся спать. На западе, далеко в открытом море, еще мерцает в вышине гаснущая звезда.
Веки отяжелели, но мальчишки никак не могут забыть молитву, что твердила мать: «Боже милостивый, избавь нас этой ночью от всяческого зла».
Едва Яан успевает мысленно произнести это, как в его ушах затихает мерный шум волн, накатывающихся на рифы. У Пауля мелькает в голове, что под словом «нас» подразумевается и мать, и — Тони? Мать он сейчас же вводит
в это «нас», но с именем Тони наваливается на него не терпящий промедления вопрос.
— Яан, Яа-ан!
Яан и ухом не ведет.
Пауль трясет брата, пока тот не начинает что-то бормотать.
— Яан, слушай, Яан, как ты думаешь, у бога тоже есть жена?
— Да, есть у него. Чего ты трепыхаешься, спи!
«Чего ты трепыхаешься...» Вот Яан не трепыхался ни во сне, ни наяву. С самого детства Яан был само спокойствие по сравнению с ним. Он же, Пауль, «заводился» от своих мыслей и вопросов еще тогда, когда никаких особых забот они ему не доставляли. И все же они с Яаном — дети одних родителей. Никто никогда не слышал, чтобы Лээна из Мяннику, до того как сошлась с Михкелем или стала его женой, гуляла с кем-то еще. Невозможно было даже тревожить память матери подобными сомнениями. Они с Яаном были с самого детства разными по характеру, по нраву. И когда на Яана навалилась тяжкая забота, он и это воспринял спокойно. Но если бы Яан был жив и ждал бы здесь, вместо него, Пауля, автобус, небось тоже думал бы о прошлом, о прекрасном детстве, ибо когда пал жребий идти в Ватку, он уже не смог бы столь не мрачно и радостно оглядываться на свое детство. У людей, выброшенных из жизни, думы совсем иного цвета, нежели у тех, кто считает, что он еще живет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41