Затем колокол успокоился. Болели уши, голова, все тело.
Полицейские держали его на руках, пока я перерезал веревку. Окровавленная голова моталась на уровне моей груди, глаза были плотно закрыты, кожа посинела. И только слабые стоны, срывавшиеся с губ, свидетельствовали о том, что человек жив. Мы бережно опустили его на пол. Он был без сознания. Убедившись, что он дышит, я осторожно ощупал его тело и бегло оглядел живот – не отыщутся ли на нем зловещие кровоподтеки. Похоже было, что у бедолаги перебиты или даже поломаны ребра… и скорее всего, он получил сотрясение мозга – ведь колокол безжалостно бил им по каменным стенам. Но он был явно не безнадежен. Один из полицейских вызвал по рации «скорую».
Большего мы сделать не могли. Я вытер платком лицо, выпрямился – и только тогда заметил, сколь жестоко обошлись с тем, кто не по своей воле сделался звонарем. Прежде мы полагали, что его щиколотка обвязана веревкой. Но теперь нам стало ясно, что последняя пропущена насквозь. Мы с ужасом глядели на внешнюю сторону правой икры, где веревка исчезала в отвратительной ране между щиколоткой и ахилловым сухожилием, жутким образом калеча кожу и плоть. С другой стороны она выходила наружу, словно нитка, протянутая сквозь игольное ушко. На конце виднелся прочный двойной узел. Рана почти не кровоточила, но вокруг все покраснело и кое-где появились синие пятна… Снаружи послышалась сирена, по ступеням протопали тяжелые шаги, и появились санитары в красных комбинезонах. Вид раны их заметно удивил, но они безмолвно уложили человека на носилки, привязали его ремнями и снесли вниз по крутой лестнице. Я поделился с полицейскими своими соображениями: незадолго до нашего прихода кто-то раскачал несчастного, а потом быстро скрылся, и я был уверен, что преступник где-то рядом. Мы обыскали все восьмигранное пространство вокруг колокола и взобрались по приставной лесенке под самый купол. Потом мы распахнули окошки, чтобы убедиться, что никто не скрывается на карнизе, опоясывающем башню. Однако он оказался скошенным, так что на нем с трудом удержалась бы даже обезьяна. Мои подозрения не подтвердились, но ощущение, что мы здесь не одни, не исчезло. Полицейские записали кое-что и ушли, с протоколом они торопиться не стали, ведь совсем недавно я был их коллегой. Я снова все осмотрел, но другого выхода с башни, кроме лестницы, которой мы воспользовались, поднимаясь сюда, не обнаружил. Это была самая настоящая тайна, такая же, как свежие цветы мать-и-мачехи посреди ноября.
ІІ
Qui vive?
У твоих дверей стою я, прошлое, я друг твой, страж и тот, кто предостерегает.
[Р. ВАЙНЕР]
История моих бедствий началась тогда, когда я получил имя – или даже прямо в тот день, когда я появился на свет. А может, девятью месяцами раньше? Вполне вероятно, впрочем, что все предопределило уже рождение моего отца, человека с неприятным именем, доставшимся мне в наследство.
Я был нежеланным ребенком. Именно из-за меня родители закрепили свои отношения браком – из зыбкой трясины прямиком на гранит. Зверства, к которым меня коварнейшим образом приобщили, когда я стал взрослым, являются лишь логическим следствием всей этой нелепицы. Я не знаю ничего более жалкого, чем браки, заключенные в двадцатом веке, и полагаю себя счастливцем, ибо дожил до конца этого мерзкого столетия холостяком. Разумеется, удалось мне это лишь потому, что я вовремя оборотился назад, к прошлому, к его таинственным историям. Все их пересказать невозможно, потомкам останутся лишь те, что этого достойны. Моя собственная история, нынче тоже уже ставшая давним прошлым, относится к числу самых удивительных.
Я начну с воспоминания, которое засело у меня в мозгу и являет собой квинтэссенцию всего моего детства, с воспоминания о поездке, подаренной мне отцом на восьмилетие. Мы жили в городе Млада-Болеслав, расположенном в краю тысячи и одного старинного дома. Впрочем, наша квартира была в новом районе. Из года в год родители – и я вместе с ними – проводили отпуск возле близкого Махова озера, однако подъем к живописному замку, вокруг которого змеилась дорога, всякий раз откладывался на потом.
Но вот наступил мой восьмой день рождения, и отец устроил сюрприз: экскурсию в Бездез. Он позволил мне сесть в машине на переднее сиденье, где был ремень безопасности, куда более почетный знак отличия, чем генеральская перевязь. Я чувствовал себя счастливым, и хорошее настроение не покинуло меня даже тогда, когда отец принялся по обыкновению жаловаться на мать. Я не обращал внимания на его слова, твердо решив не портить себе день. Вскоре отец вообще позабыл о моем присутствии и стал браниться. Мать ленива, вот почему она целыми днями валяется на диване… торт она испечет, как же, так он ей и поверил… а на ребенка ей вообще наплевать… с этим дурацким замком я пристаю к ним уже добрых четыре года, но разумеется, в конце концов везет меня туда именно он, потому что ему для сына ничего не жалко! Сжимая руль так, что побелели костяшки пальцев, он все ругался и ругался с матерью, которая осталась дома. Потянувшись за сигаретами, он вдруг обнаружил, что я сижу рядом. Его удивило, что я так вжался в сиденье – вроде бы ремень безопасности не был затянут туго (в те времена ремни еще не были автоматическими). Он растрепал мне волосы и рассмеялся. После его прикосновения кожа на голове заболела, будто он ее поцарапал.
Настроение у отца ухудшилось, когда мотор стал издавать странные звуки. Отец сбросил скорость и, прислушиваясь, наклонил голову, а потом расстегнул мой ремень безопасности и велел мне перебраться на заднее сиденье и приложить ухо к спинке, за которой помещался двигатель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100