Крепко сжимая свою коричневую сумку, она неотрывно глядела на стилизованное каменное олицетворение невинного детства. Кажется, оно ей что-то напомнило, я видел, как шевелятся у нее губы. Я решил подойти поближе, странное зрелище человека, разговаривавшего со статуей, заставляло меня нервничать, и, разумеется, я напрочь позабыл о том, что больше не ношу форму. Очутившись рядом с женщиной, я тихо спросил, чем могу ей помочь.
Она показала на изваяние и сказала:
– Этого не может быть…
Не может быть – чего? Этого уродливого здания, которое совсем сюда не вписывается? Или учреждения, которое в нем располагается? Сначала «Ядовитая хижина» и череда нашумевших убийств в ее окрестностях, а потом, когда притон уничтожили, – детский садик, эдакий символ просвещения! Но дух места так просто не истребишь. Однако в удивленном взгляде расширившихся глаз женщины в очках и с сумкой читалась не досада, а скорее паника. Мне пришло в голову, что пожилая дама не в себе. Возможно, она шла к врачу, например в психиатрическую клинику, до которой тут рукой подать, и забыла, куда направлялась. Заплуталась в незнакомых улицах, забрела в знакомые воспоминания. Я снова обратился к ней самым ласковым тоном:
– Это всего лишь статуя. Если вы идете к врачу и заблудились, то я вас провожу.
– Разве вы не видите? – повернулась она ко мне, и в ее голосе прозвучало огорчение. – Или вы не знаете эти цветы?
Конечно же, она помешанная, теперь я был в этом уверен. Тем не менее скользнул взглядом по статуе: потрескавшийся серый бетон, вместо отвалившейся левой руки – ржавая проволока. Голова изуродованной девочки была темнее, чем тело: там собиралась роса. На макушке красовался венок из цветов – живых, ярко-желтых, который тут наверняка забыла какая-нибудь другая девочка, живая, из плоти и крови.
– Они свежие, – произнесла маленькая дама в очках. – Кто-то нарвал их рано утром и сплел из них венок. Венок для каменной девы. Как же это? Испокон веку эти цветы расцветают только по весне.
– Ну и что? – успокаивал я ее. – Совсем рядом, внизу под холмом, находится Брожкув; кажется, так он называется, этот ботанический сад при факультете естественных наук. Возможно, им удалось вывести новый вид, который цветет осенью.
Она посмотрела на меня так, как будто с ума сошел я, а не она.
– Вот эти цветы? Да я на коленях бы молилась тому, кому это удалось! Видите ли, господин, это растение лекарственное и довольно ценное. Оно цветет только ранней весной.
В голове у меня мелькнуло детское воспоминание. Я с бабушкой иду собирать желтые цветочки… Мед, сироп от кашля. Старинные рецепты.
Я присмотрелся внимательнее. Маленькая женщина отступила в сторону, чтобы мне было удобнее. Подняв руки, я бережно снял венок с каменной головы. Повертел его, понюхал. Внезапно я сообразил, как называются эти цветы. Мать-и-мачеха.
Я еще держал венок в руках, когда откуда-то донесся тяжелый удар, сопровождаемый отвратительным глухим металлическим звуком. Это пришло из воздуха, с высоты, родилось из колебаний атмосферы. Когда опять воцарилась тишина, я, по-прежнему сжимая в руках желтый веночек, поднял взгляд. Невысокая женщина исчезла, я стоял перед скульптурой в одиночестве. И снова то же самое: теперь удары выстроились в цепочку и оглашали окрестности странными разнородными звуками. Бим-бам, бим-бам, однако иначе, чем следовало бы. На церковной башне раскачивался колокол, и звонил он фальшиво. Часы на руке показывали без четверти девять. Я перепугался. Храм закрыт, но в нем звонят к службе!
Я вовсе не храбрец. Из больничной проходной я позвонил в полицию. Машинально набрал номер своего бывшего начальника, и у меня отлегло от сердца, когда в трубке раздался голос его заместителя. Патрульные – я знал их обоих – прибыли через четыре минуты. Кошмарный звон терзал слух и не прекращался.
Двери бокового входа оказались приотворенными. Мы вошли. В одном нефе царил полумрак, грязные окна пропускали внутрь серую муть – здесь надо было реставрировать даже дневной свет. Неф пуст, на алтаре пыль, за органом – тени и паутина. Мы шагнули в темноту под клирос и на ощупь, а еще больше – на слух, ибо колокольный грохот здесь просто оглушал, отыскали дверцу, ведущую к лестнице на звонницу. Заперта она не была. За дверцей ожидала чернота, первую ступеньку осветила зажигалка одного из полицейских. Мы перескакивали сразу через две ступени, так что огонек скоро уже не потребовался, его заменили белые солнечные лучи.
Наконец-то мы стояли под стропилами большого колокола. Грохот был невыносимым, еще секунда – и мы все трое кинулись бы из окон башни в глубину, только бы не слышать его. Из-за туч взвихренной пыли мы почти ничего не видели, к тому же нас слепило солнце, тысячекратно отражавшееся от стен. Явственно заметной была лишь черная тень гигантского паука, мотавшегося на своей длинной нити из стороны в сторону. Призрак?… Жуткая кукла?… Нет, всего лишь человек, несчастная жертва ночных чудовищ, к числу которых принадлежит и он сам. Страха он не внушал, страх внушало то, что было с ним проделано. Он дергался, точно деревянный паяц, то вставая на руки и танцуя под музыку колокола, то карабкаясь по стенам, то плывя по воздуху и извиваясь, как рыба на крючке. Железный язык задавал ему такт и бросал туда-сюда. Между колоколом и ногой жертвы протянулась веревка.
Мы кинулись к нему, но сила инерции швырнула его в обратную сторону и ударила о стену. Когда веревка с живым маятником вновь пошла к нам, мы схватили несчастного за руки и держали до тех пор, пока не замер язык колокола. Бедняга в последний раз дернулся вправо, потом влево, и мы тихонько качнулись вместе с ним, словно рыбаки на волнах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100