Будь мы не в кабаке, а
курятнике, я бы с тобой по иному разговаривал, падаль!
Выпустил бы кишки с печенью да положил в холодке, чтоб не
протухли за три дня... Десять монет, знаешь ли, большие
деньги!
Сагар смерил его тяжелым взглядом, затем поднялся, взял
с блюда жареную курицу и повертел перед носом Конана.
- Вот что будет с твоим петушком, киммериец. Клянусь
задницей Иштар! Когда я берусь за дело, всегда пахнет
жареным.
- Когда я берусь за дело, пахнет кровью! - Конан тоже
встал и резким ударом вышиб курицу из лапы Сагара.
Заморанец отшатнулся, скрипнув зубами; рука его
метнулась к кинжалу. Однако, покосившись на троицу
подручных, что с показным усердием трудились над жарким, он
решил, что время сводить счеты еще не пришло. Злобно пнув
курицу ногой, Рябая Рожа пробасил:
- Гляди, киммериец, встретимся! Встретимся! И запомни:
ты - один, а нас - двадцать! И нет у тебя помощников,
кроме рыжего петуха!
- Вот мой помощник! - Конан хлопнул ладонью по мечу,
сгреб со стола кошелек, потом наморщил лоб, припоминая
слова Хирталамоса, и свирепо оскалившись, прорычал: -
Двадцать шакалов и вонючая гиена не заменят льва! Так что
береги шкуру, ублюдок!
С тем он и вышел из таверны, позванивая кошельком, где
на разные голоса весело пели золотые монеты купца
Хирталамоса.

* * *

На следующее утро почтенный Хирталамос отбыл с попутным
караваном, в сопровождении своих приказчиков, слуг и дюжих
охранников-бритунцев. Видно, товар, который он собирался
привезти из Аренджура, был еще подороже драгоценного
офирского петуха, ибо с купцом отправились не только все его
стражи, но еще и три десятка туранских всадников, нанятых в
конвой. Конана это удивило: казалось бы, что может
сравниться ценой с Милостями Митры, обещавшего крепость
тела, удачливость в делах и любовь женщин! Ну, решил он, у
Хирталамоса свои дела и расчеты; скажем, желает он успеть и
там, и тут, не упустив ни петуха, ни аренджурские товары.
По городу тем временем уже гуляли слухи о вчерашней
сделке - потому ли, что утаить в Шадизаре что-то всегда
оказывалось задачей непростой, или, быть может, сам
Хирталамос эти слухи и распустил, для устрашения
соперников и конкурентов. Так или иначе, но все торговцы и
купцы, все солдаты местного гарнизона, все благородные
нобили и прилежные ремесленники, все разносчики с базара,
вся шадизарская шваль, от бандитов до убийц до последнего
нищего - словом, все, абсолютно, все знали, что петуха
почтенного Хирталамоса охраняет Конан из Киммерии, а петуха
достойного Пирия Флама стерегут сагаровы головорезы. И не
только стерегут, но еще собираются свести счеты с грозным
киммерийцем - не позже, как этой ночью.
Вот почему, когда Конан с вечерней зарей отправился в
дом Хирталамоса, его провожали любопытные взгляды и
явственно различимый шепоток. Шадизарцы гадали, судили и
рядили, чем кончится грядущая ночь: победой купца
Хирталамоса или торжеством благородного Пирия Флама. Дела
могли повернуться и так, и этак, ибо всем и каждому было
известно, что киммериец силен и свиреп, как барс, а люди
Сагара многочисленны и хитры. Во всяком случае, как полагало
большинство жителей славного Шадизара, дело без крови не
обойдется.
Конан тоже так считал, а потому запасся кроме меча
несколькими метательными ножами и остро заточенным крюком
на веревке - страшным оружием в умелых руках. Когда один из
остававшихся в доме прислужников Хирталамоса провел его к
птичнику, киммериец первым делом подготовил к бою весь свой
арсенал: разложил клинки на чугунной печке, оставив пару за
поясом, крюк повесил у калитки, обнаженный меч пристроил на
топчане, заваленном кошмами. Как объяснил старый слуга,
петухи из Офира предпочитали тепло, и если ночь была
холодной, полагалось растопить печку. У толстых шерстяных
кошм назначение оказалось иным; их держали не ради тепла, а
чтоб пеленать и переносить петухов. Без такой
предосторожности можно было лишиться глаза - рыжие офирцы
свирепостью и силой не уступали разъяренному лесному коту.
Закончив с подготовкой, Конан отодвинул топчан в
темноту, поближе к клетке Фиглатпаласара, подальше от
факела, чадившего при входе, и уселся. Меж ног у него стоял
объемистый кувшин с аргосским; слева в корзинках-гнездах
дремали куры, справа, на насестах, застыли смутными тенями
петухи, сзади посверкивал яростным глазом Великолепный -
комок перьев с хвостом, изогнутым наподобие ятагана. Сквозь
распахнутые ворота киммериец видел сад, озаренный луной, и
террасу, на которой они пировали вчера с Хирталамосом;
около женских покоев в высоком серебряном шандале горели
три свечи. Все было тихо; ни шороха, ни скрипа песка под
ногами, лишь изредка какой-нибудь петух сипло вскрикивал во
сне.
Конан сидел в полной неподвижности, пока серебристый
диск луны не поднялся над вершиной ближайшего кипариса.
Тогда, нашарив у колена кувшин, он сделал пару-другую
глотков, а потом пнул ногой решетку, за которой темнел
силуэт Великолепного.
- Хочешь выпить, приятель?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15