- Да, сотня шакалов не заменит одного льва, - повторил
хозяин, придвигая гостю новый кувшин аргосского, - и потому,
светоч силы, решил я обратится к тебе. Нет клинка в Шадизаре
быстрей твоего, и клинок тот - в крепких руках... да, в
крепких и искусных... А еще говорят, что видишь ты в
темноте, как пантера из вендийских лесов, и что боги
даровали тебе такую мощь, какой не владел ни единый сын
человеческий со времени Великого Потопа... Верно ли это? -
Купец, прищурившись с хитринкой, оглядел могучую фигуру
киммерийца.
- Погляди и убедись, - буркнул тот, протягивая руку к
массивной серебряной чаше. Мгновение - и стенки ее смялись
в огромном кулаке, словно вылепленные из сырой глины. Затем
Конан посмотрел на свой меч, лежавший у правого колена, но
вынимать его из ножен на стал: тут, на веранде, среди ковров
и хрупких сосудов, не имелось ничего, на чем можно было бы
продемонстрировать свою силу.
Он поднял взгляд на Хирталамоса и произнес:
- Клянусь Кромом! Ты, похоже, собираешься нанять меня
охранником?
- Хранителем, сын мой, почетным хранителем! Что есть
охранник, что есть сторож, страж? Наемный пес, и только!
Пфа! - купец презрительно фыркнул. - Ты же три ночи будешь
хранителем самого главного моего богатства, самого ценного
имущества, самых дорогих надежд, что важней мне остатка
жизни!
"О женах он, что ли, говорит?" - подумал Конан,
покосившись влево. Там, на окнах, глядевших в сад, чуть
заметно колыхались полупрозрачные шторы, а за ними сверкали
три пары горячих женских глаз. Из предыдущего разговора он
уже знал, что жен у почтенного Хирталамоса целых три; все
они были молоды и хороши собой. Белокурую Лелию купец вывез
с севера, из гандерланда, черноволосую кхитаянку То-Ню
приобрел в Шангаре, на невольничьем рынке; что касается
рыжей Валлы, то она была местной, заморанкой. Судя по
мягким коврам да сундукам с нарядами, жилось им у
Хирталамоса неплохо, но молодой гость все же привлекал
жадные женские взоры. И немудрено: хоть Конану еще не
исполнилось двадцати, в Шадизаре допрешь не видывали мужчин
такого роста и богатырской стати. Да и слава киммерийца,
репутация отчаянного рубаки, человека добычливого,
удачливого и щедрого, привораживала женщин; видать, Лелия,
То-Ню и Валла о делах его были понаслышаны предостаточно, и
теперь, схоронившись за занавесками, глаз с гостя не
спускали.
Конан хмыкнул, сделал глоток из кувшина и уперся
взглядом в трехзубчатую бороду Хирталамоса.
- Так что же я должен хранить? - спросил он. - Само
собой, за хорошую плату, достойную моего меча! Стереть твою
лавку? Твой дом? Твои сундуки? Или твоих жен?
- О плате, мой северный тигр, ты можешь не беспокоится:
она будет щедрой, как весенний дождь, и прольется не медью,
не серебром, но золотом. Хранить же ты должен не лавки и не
сундуки, не домой мой и не трех вертихвосток, от коих у
меня уже побаливает поясница... - тут Хирталамос с
нарочитым кряхтением принялся растирать означенную часть
тела. Закончив с этим, он устремил взор на желтокирпичное
строение, маячившее за деревьями, и внушительно произнес: -
Нет, сын мой, не о сундуках, и женах веду я речь, а о
Фиглатпаласаре Великолепном, посвященном самому солнцеликому
Митре!
- Фиг... Фигля... - начал Конан, но запутался и сплюнул
с досады. - Это кто ж таков? И при чем тут Митра?
Купец со вздохом поднялся и махнул рукой в глубь сада.
- Лучше узреть сокровище, чем услышать о нем, - со
значительной миной произнес он. - Пошли, клинок ярости,
пошли - и ты узришь! Увидишь то, что в скором времени может
сделаться благословеньем божьим, коль так порешит великий
Митра!
Конан молча отставил кувшин и через мгновение оказался
на ногах. Любопытство его было возбуждено; ему хотелось
знать, что же в этом доме, полном богатств, дорогих товаров
и красивых женщин, считалось главным сокровищем. Вслед за
Хирталамосом он спустился во двор, пересек посыпанную
чистейшим песком площадку, миновал выложенный карпашским
мрамором бассейн, фонтаны и пышные цветники, обогнув заросли
вечнозеленого кустарника с торчавшими вверх серыми стволами
кипарисов и оказался перед решеткой, ограждавшей довольно
большой загон. Решетка эта оказалась высока, и от верхнего
ее края до самой крыши желтокирпичного здания была растянута
прочная сетка. Подобно неводу, нависшему над дном морским,
она прикрывала весь загон, по которому бродили птицы - так,
что ни одна из них не могла вылететь наружу.
Осмотрев загон, киммериец понял, что не ошибался,
разглядывая его обитателей с террасы: перед ним были петухи
- большие рыже-золотистые птицы, с алыми гребнями и
голенастыми лапами, украшенными острым стилетом шпор. Клювы
их немногих не дотягивали до ястребиных, глаза горели боевым
огнем, длинные хвосты, изогнутые, как лук кочевника, мели
дворовую пыль; то и дело две, три или четыре птицы,
растопырив крылья, с клекотом наскакивали друг на друга или,
пригнув головы к земле, начинали яростно шипеть, взрывая
землю когтистыми лапами. Судя по тому, что в загоне стояло
множество корыт с водой, зерном и мелко нарубленным свежим
мясом, ссорились забияки не из-за еды;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15