Он совсем растерялся, узнав, что его тайное заявление будет сейчас обнародовано.
Он-то писал вполне уверенный, что в уисполкоме прочтут его донос, арестуют Хару Бурулова за воровство и угонят туда, где только сурки посвистывают. Раньше, в доброе старое время, так и было: если уж богач жаловался на кого-то, то виновника без всякого разбирательства наказывали, да и все. А тут вон целая комиссия нагрянула. К тому же все незнакомые, кажется, не очень сговорчивые, не то что старое начальство.
Цедя сам держал дверь, пока не впустил в дом всех собравшихся. За порогом он оставил только подростков. Однако Мерген взял за руку Кермен, сам открыл дверь и, пропустив впереди себя девочку и Арашу, повернулся назад и показал кулак Бадме.
Войдя в большую просторную комнату с огромными окнами, Мерген робко остановился возле шкафа. Такой просторной кибитки он никогда не видывал. Две классных комнаты в старой мазанке, где ютилась школа, были меньше этой одной. Все, кто пришел на собрание, свободно разместились здесь. Одни уселись на стулья, обитые коричневой кожей, и покачивались, радуясь тому, как мягко сидеть, другие устроились на таких же мягких диванах, которых здесь было два.
Мерген в тихом восторге любовался цветными стеклами, в окнах, росписью стен и потолка. Особенно привлекал внимание потолок, где масляными красками с золотом был нарисован огромный страшный дракон. Вокруг дракона летали бесстыдно обнаженные младенцы. Мерген заметил, что и Кермен, и другие люди с любопытством рассматривали роспись потолка и стен. Некоторые суеверные старики потихоньку молились, как в хуруле.
Хозяин дома с хозяйкой, которая пришла нарядно одетая и ввела своего сына Бадму, уселись недалеко от председателя. Женщина перебирала четки с крупными драгоценными камнями, обрамленными серебром, и читала молитву, чуть заметно шевеля губами. А сын свысока посматривал на Мергена, мол, вот где я; и вон где ты…
Мерген действительно так и остался стоять почти у порога.
Председатель уисполкома встал, вынул из левого нагрудного кармана серебряные часы и сказал:
– Товарищи! Я не стану вас долго задерживать, хотя некоторым, вижу, нравится сидеть в этом красивом доме. Или вы здесь не впервой? – спросил он, улыбаясь.
– Мы никогда здесь не бывали! – послышался голос.
– В этот дом заходили только дети богачей, которые по пути в хурул делали здесь остановку и получали благословение зайсанга. А нас, бедняков, близко сюда не подпускали! – закричала Шиндя с места.
Сидевший рядом с нею муж толкнул ее, чтобы молчала.
Нимя Эрдниев заговорил ровным, спокойным голосом:
– Сегодня на заседании вашего сельсовета разбиралось заявление чабана Манджи. Это заявление прислал с нарочным владелец этого дома Цедя.
Все присутствующие с удивлением посмотрели на чабана Манджи. Как он мог написать заявление, если он совсем неграмотный. Цедя густо покраснел и заерзал на стуле. Жена его, глянув на мужа, приложила четки ко лбу.
– Батрак Бадаш чуть не загнал коня – так спешил, потому что на конверте были нарисованы три креста, что когда-то означало «аллюр три креста», или «скакать во весь дух!». Еще на конверте было написано: «Приставу Манычского улуса Черноярского уезда Астраханской губернии». Такого адреса нет давно. Как и нет таких должностей, как «пристав», «губернатор», еще с 1917-го года, когда в России победила социалистическая революция. Вы, Цедя, об этом прекрасно знаете. Но сфабриковали этот адрес для пущей убедительности, чтобы мы поверили, что писали это люди неграмотные.
Цедя побелел и опустил глаза.
– Прошло уже много лет, как установилась Советская власть, а веши батраки до сих пор толком не знают, что это такое. Нам придется снова объяснять, что Советская власть – это власть трудящихся, то есть рабочих и крестьян, бедняков и батраков. Обидно, что здесь до сих пор не знают об этом. В этом мы видим слабую работу среди вас сельсовета, его бывшего председателя, а также батрачкома.
Эрдниев изложил содержание заявления чабана Манджи, где охотник Хара Бурулов обвинялся в систематическом воровстве овец из стада Цеди. В заявлении приводился пример с воровством «священной» овцы. В заключение автор заявления просил немедленно выселить Хару Бурулова в такое место, где нечего воровать. Председатель поднял над головой синий конверт и белый лист самого заявления и спросил:
– Чабан Манджи! Вы писали это заявление?
– Нет, нет, что вы! Я ни одной буквы не знаю, – отмахнулся Манджи, как от наваждения.
– А тавро Бага-Чоносовского аймака вы ставили?
– Ой, пусть меня ударит гром, лягнет облезлый верблюд, если это я! Да мне никто даже не показывал эту бумагу! – разводя заскорузлыми руками, говорил Манджи.
– А вы, Цедя, разве не показывали это заявление Манджи и не предупреждали, что оно написано от его имени? – строго спросил председатель у хозяина дома.
– Всем известно, что Манджи неграмотный. Поэтому заявление от его имени я не стал ему показывать. Все равно он не мог бы прочитать, – прикидываясь простачком, отвечал Цедя, – Вместо него тавро поставил Бадаш.
– Бадаш, вы ставили это тавру?
– Я тоже человек неграмотный, как и Манджи. Зайсанг Цедя приказал мне подписать эту бумагу вместо Манджи. А раз я расписаться не умею, так я и намалевал тавро Бага-Чоноса. Больше я не умею ничего рисовать, а это тавро знаю, – ответил Бадаш.
Супруга Цеди, видя, как растерялся муж, время от времени толкала его в бок, то ли подбадривая, то ли упрекая.
Теперь председатель обратился к жене чабана:
– Шиндя, ваш муж говорил вам, что он подает заявление на Хару Бурулова?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59