В деревне капитан поговорил с председателем колхоза, и тот отдал им весь гужевой транспорт. Вот тут-то и определилась судьба Мергена. Капитан спросил перед строем, кто умеет запрягать лошадей. Мерген вышел первым. За ним поспешно выскочил из строя Цедяев, боявшийся отстать от земляка. Бадма, еще там, на запасном аэродроме, как только заметил, что Мерген всегда на виду у начальства, решил нигде от него не отставать, если уж не удастся устроиться получше.
– Калмыки? – подойдя к Мергену и Бадме, спросил капитан, – Ну, у вас дружба с лошадьми с детства. Сейчас запряжем и отправимся к месту назначения по лесным дорогам. Тут недалеко. Будешь старшим в обозе, – кивнул капитан Мергену. – Проверь, как запрягут. У кого это не получается, помоги. О готовности транспорта к выезду доложишь мне.
Из двух взводов набралось только десять человек, умеющих обращаться с лошадьми. Но с помощью колхозников запрягли очень быстро и поехали. В лесу лежал глубокий снег. Колеса бричек утопали по втулку, и солдатам приходилось идти пешком по снежной каше. Но никто на это не обращал внимания, все думали о том, куда едут и что их там ждет…
А вечером, когда подразделение прибыло на формировочный пункт, располагавшийся в глухом лесу, капитан поблагодарил Мергена перед строем. А потом наедине спросил, откуда он, сын калмыцких степей, так хорошо знает болота.
– Совсем не знаю! – признался Мерген.
– Но ты так хорошо их объезжал. Ни одна подвода не застряла! – удивленно заметил капитан. – А болота сейчас опасны больше, чем летом.
– Болота я видел впервые, потому и старался их обходить, – опять откровенно ответил Мерген.
– Получилось у тебя это здорово. Учтем в будущем.
– У меня лучше получается на стрельбище, – робко заявил Мерген.
– Это я понял сразу, – ответил капитан, кивнув на грудь Мергена, где у того красовался значок «ворошиловского стрелка». – Но стрелять пока не в кого.
Мерген хотел было воспользоваться моментом и настойчиво попроситься туда, где нужны меткие стрелки, но в это время капитана позвали к начальству. А потом их два взвода пристроили к более крупному подразделению. Капитан с повязкой на голове стал командиром батальона и в пешем строю повел бойцов лесом в ту сторону, откуда доносилась орудийная стрельба. На вторые сутки пути по лесным просекам батальон прибыл в небольшую деревню и расквартировался. Здесь уже слышна была и ружейно-пулеметная пальба.
Однако стрелять Мергену опять не пришлось. Через несколько дней большая часть батальона ушла в ту сторону, где все сильней разгоралась битва. А Мерген и Бадма остались при лошадях, которых командир раздобыл и здесь. Сначала было только две пароконных подводы. Потом добавилось еще две, на которых ездовыми стали узбеки, тоже прирожденные конники. Боясь застрять в обозе до конца войны. Мерген опять обратился к капитану с просьбой послать его туда, где он нужен как меткий стрелок.
– Ты и не представляешь. Мерген, как может пригодиться в обозе твой меткий глаз и твердая рука, – ответил капитан, успокаивающе положив руку на плечо солдата.
Мергена такое отношение начальства всегда подкупало. И он решил ждать, пока жизнь сама исправит свою ошибку.
Выслушав рассказ Мергена, лейтенант Воронов сказал:
– Если после госпиталя останусь в строю, сразу возьму тебя к себе. А не выберусь на передовую, посоветую другу-комбату заинтересоваться твоими способностями.
Мерген беззаветно верил этому человеку. Но когда прибыли в медсанбат и он увидел, сколько там людей, он потерял надежду на то, что после излечения человек на войне сможет найти нужного ему человека.
Земляки
Время шло, а Мергена не только не брали в снайперы или в разведку, а наоборот, его четыре подводы перевели в большой обоз из пятнадцати телег и, казалось, навсегда закрепили в этой скучной должности. Старшим в обозе был полный, грузный капитан интендантской службы Шлыков. Он считал обоз главной силой армии и требовал от подчиненных, того же. Мерген подчинялся ему беспрекословно. А в душе тосковал по настоящему боевому делу.
Зато Бадма приспособился и жил лучше, чем в малом обозе, где он был у всех на виду. Лошадей себе он сумел подобрать крепких, выносливых. Они хорошо бегали. Но их хозяин никогда не давал им полного хода, не высовывался вперед. В голову колонны обычно каждый день ставили по очереди новую подводу. Но Бадма всегда ухитрялся кому-нибудь «уступить» свою очередь. А стоило колонне приблизиться к передовой или учуять приближение вражеских самолетов, как Бадма съезжал с дороги: в такие моменты в его упряжке обязательно что-нибудь случалось и часто даже рвались ремни. Уступая дорогу следующему ездовому, он и по-русски, и по-калмыцки на чем свет стоит ругал своих лошадей. А уйдет колонна вперед, у него сразу все исправлялось, и он пристраивался в хвост. Но уж если случалось, что наши отходили, Бадма с места срывался назад, и уж тогда никто не мог догнать его лошадей. Это стало привычным. Но Бадма полагал, что никто из бойцов не догадывается о его хитрости. Однако шила в мешке не утаишь. Скоро все заметили, что каждый раз при команде «Вперед!» в упряжке Бадмы что-нибудь портилось. Острословы начали открыто подтрунивать.
– Когда обоз пошел вперед, неужели не рвалась сбруя в упряжке Бадмы? – говорил один.
– Если нет, значит, немцы еще далеко от нас. – подхватывал другой.
Мерген все это слышал и стал серьезно думать о том, как выручить земляка из неловкого положения. И решил все проверить сам.
Однажды, во время затишья на передовой, вдруг прозвучали слова капитана:
– Немцы начали наступление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59