Сердце билось как барабан, сбившийся с ритма. Он любил Исабель, несмотря ни на что; он не мог представить себе жизни без нее.
Он положил рукопись на стол и решил написать свою версию происшедшего на пляже Лукуми в тот злополучный день. Может быть, так ему удастся снискать сострадание Исабель. Проблема состояла в том, что у него не получалось писать так же хорошо, как она. То, что писал он, напоминало лишь схематическое изложение событий. Ему было легко писать о донье Валентине Монфорт, о Марго Ринсер, об Эстефании Вольмер, немного приукрашивая то здесь, то там, – эти люди были ему безразличны. Но как выплеснуть на бумагу свою боль, о которой теперь узнают все? Как выразить, что сердце его разбито, и не опуститься при этом до дешевой мелодрамы? Как открыться в постыдной страсти к женщине, которая отвергла его и держала за половую тряпку? Он знал – у него не получится написать об этом. Единственное, что он может, – бесстрастно перечислить факты.
Кинтин достал ручку из ящика письменного стола и стал писать на обратной стороне одной из страниц рукописи:
«В тот день, когда мы поехали в Лукуми, я чувствовал себя особенно подавленным, и мне стоило больших усилий казаться веселым. Смерть Маргариты подействовала на всех нас. Мануэлю нужно было отвлечься, да и мне тоже. Исабель, однако, не сделала ни малейшего усилия, чтобы вдохнуть жизнь в семью. Угрюмая и отстраненная, она была погружена во враждебное молчание. Я пытался ее утешить, но она отдалилась от меня, – от нее веяло ледяным холодом.
Всем известно, что мясо крабов оказывает возбуждающее действие, а в тот день на пляже я съел их полдюжины и выпил бутылку рислинга. Скоро я почувствовал себя необыкновенно счастливым. Встал и увидел вдалеке Кармелину – она плыла к зарослям. Какая-то могучая сила потянула меня к ней, и я не стал ей противиться. Того, что произошло между нами, самому Всемогущему Господу отвести было не под силу».
37. АК-47
Мануэль вступил в Партию независимых только для того, чтобы сделать приятное Кораль, но ссора с отцом усилила его радикализм. Его отталкивал непрошибаемый политический консерватизм Кинтина, который в американской государственности видел панацею от всех бед для Острова.
Ночами, вытянувшись на постели, я представляла себе, как Мануэль спит сейчас рядом с Кораль в хижине Альвильды, среди зловонных испарений, которыми пропитался земляной пол, – и сердце у меня сжималось. Я утешала себя тем, что он, по крайней мере, не один. Зная Кораль, я понимала, что они заняты не романтическими мечтаниями, как другие влюбленные, – они думают о том, как сделать, чтобы изменить к лучшему этот мир.
Кораль была еще более радикальна, чем Мануэль. Она узнала, что ее бабушка, донья Эрмелинда, до того как познакомилась с доном Боливаром Маркесом, была лидером рабочих и однажды даже руководила забастовкой, дойдя вместе с работницами до ступеней Капитолия, где была избита и несколько недель провела в тюрьме. Кораль поехала в Понсе, нашла на старом кладбище могилу своей бабушки и положила на нее красную розу. Однажды Кораль сказала Кинтину:
– Либерализм – это сплошное лицемерие, которое никуда не ведет. Хватит нам изображать из себя Гамлетов – надо наконец действовать. Бывают моменты, когда насилие оправдано, потому что мир можно изменить только действием.
Политическая ситуация на Острове ухудшалась, и все мы были удивлены, когда в результате предварительного опроса, который состоялся незадолго до референдума, оказалось, что сторонники интеграции в состав США имеют совсем незначительное преимущество: у них было сорок девять процентов голосов. У сторонников свободного ассоциированного государства – сорок шесть процентов, у независимых – пять процентов. Но никаким предварительным опросам доверять нельзя: избиратели переменчивы, и ситуация могла поменяться в любой день. Те, кто был на стороне ассоциированного государства или на стороне независимых, говорили о том, что в качестве еще одного американского штата мы потеряем нашу самобытность и наш язык. Их противники без конца повторяли по радио и телевидению аргументы экономического характера. До зубов вооруженные статистическими данными, они сыпали долларами и сентаво, будто строчили из пулемета. Остров в тот год получил восемь с половиной миллиардов долларов из федеральных фондов, а в день, когда мы станем американским штатом, мы должны были получить еще три миллиарда долларов. Затраты на социальное страхование и медицинское обслуживание увеличились в последнее время вдвое по сравнению с тем, что было раньше. Даже после того, как мы заплатили федеральный налог, положительное сальдо было огромным – по меньшей мере пять миллиардов долларов.
– Не представляю себе, кто может остановить эту американизацию, – в отчаянии повторяла Кораль Мануэлю. – Мы никогда не станем независимой страной, сейчас даже сторонники свободного ассоциированного государства – и те в опасности.
Политическая атмосфера Сан-Хуана была чрезвычайно напряжена, стычки возникали по любому поводу. Наш губернатор, Родриго Эскаланте, проповедовал американскую государственность со страстностью священника-евангелиста, хотя по-английски говорил с заметным акцентом. Поскольку шевелюра у него была с проседью, враги окрестили его Петух Манило, но он вернул им посланный бумеранг и извлек из клички некоторую выгоду. На всех митингах он стал появляться с красивым белоснежным американским петухом.
Губернатор Эскаланте был известен тем, что принимал по отношению к инакомыслящим строгие меры. Он хотел, чтобы референдум прошел в атмосфере порядка и уважения к закону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137