Экономическая ситуация Острова день ото дня становилась все хуже. Сельское хозяйство пришло в упадок. Когда цены на нефть, которую добывали в Венесуэле и перерабатывали на Острове, подскочили до астрономических размеров, закрылись все перерабатывающие предприятия. Бензин стоил вдвое дороже, чем в Соединенных Штатах, а безработица достигла двадцати пяти процентов. Высокая стоимость жизни вызвала забастовки и студенческие выступления; невозможно было пройти по улице, чтобы не наткнуться на толпы людей, которые что-то выкрикивали и бросались камнями.
Несмотря на все это, «Импортные деликатесы» продолжали расширяться. Кинтин решил развернуть производство продуктов питания. Он открыл фабрику по консервированию помидоров, манго и ананасов недалеко от Аресибо, городка на северо-востоке Острова. Моя жизнь заметно изменилась к лучшему. У меня был здоровый ребенок и прекрасный дом. Полностью доверив Петре и Эулодии заботы по дому, я могла теперь читать и писать сколько душе угодно. Однако я не чувствовала себя счастливой. Когда я меньше всего этого ждала, зерно сомнения начало прорастать у меня в душе, как стебель люцерны. Реставрация дома на берегу лагуны стоила целого состояния. Откуда взялись такие деньги? Это правда, что Кинтин работал от зари до зари и был прекрасным коммерсантом. Но после моего разговора с Петрой я ни в чем не могла быть уверена.
Мануэль рос сильным и здоровым мальчиком. Он унаследовал высокий рост своего прадеда Аристидеса, и в пятнадцать лет был почти двухметровым. У него был очень хороший характер. Маленьким он всегда смирно сосал рожок и сразу же засыпал, как только я укладывала его в кроватку. Он всегда был послушным ребенком. Иногда, только для того чтобы приучить его к дисциплине, Кинтин просил его выкупать Фаусто и Мефистофеля, и всякий раз это случалось, когда тот собирался пойти поиграть в мяч с друзьями. Мануэль никогда не жаловался. Опустив голову, он подчинялся отцу.
Мануэль был похож на меня только в одном: у него были такие же черные и блестящие глаза, как у всех Монфортов. Помню, как в больнице медсестра принесла мне его после родов; я подумала, если он заплачет, слезы у него наверняка будут чернильного цвета. Я взяла сына на руки и зачарованно смотрела на него. Я поверить не могла, что это тельце может быть таким совершенным, что эта плоть – часть моей плоти, а в его жилах течет такая же, как у меня, кровь.
Мануэль был очень уверен в себе. В детстве у него никогда не было никаких истерик; я не видела, чтобы он плакал, и не слышала, чтобы кричал. Но это был человек, который не терпел никакой несправедливости. Однажды, когда отец велел ему повторить домашнее задание, которое он и так знал назубок, Мануэль неожиданно поставил отца на место. Он посмотрел на него «фамильным» взглядом Монфортов, и Кинтин не решился настаивать.
Мануэлю было около месяца, когда однажды Кинтин рано пришел из конторы и сел рядом со мной на зеленом диване в кабинете. Он выглядел усталым, под глазами круги.
– Сегодня четыре года, как умерла мама, – сказал он, проведя рукой по волосам; это всегда означало, что он обеспокоен. – Я тут все думал кое о чем, но не решался тебе сказать. Мне кажется, нам больше не следует иметь детей.
– Но почему? – в замешательстве спросила я. – Я бы хотела иметь большую семью. Детям лучше, когда они растут не в одиночестве.
Кинтин мрачно ходил из угла в угол.
– Это как раз то, чего я хотел бы избежать, Исабель. Большая семья – это всегда проблемы. Если у нас будут еще дети, Мануэлю придется испытать на себе злобу и зависть младших братьев. Если наши сыновья начнут враждовать, мне этого не вынести.
– А если у нас будет девочка? У меня не было сестер, и мне бы так хотелось, чтобы у меня была Дочка, которая станет мне подругой.
Но Кинтин не хотел рисковать.
– Ты знаешь, как я люблю тебя, Исабель. Ты – главное в моей жизни. Но если ты снова забеременеешь, я вынужден буду настаивать на аборте. Я не в состоянии еще раз пройти через весь тот ужас, который пережил из-за Игнасио.
Мне стало очень грустно. Я вдруг увидела себя снова играющей в куклы под сливовым деревом в Трастальересе. Я услышала мамин крик и увидела, как она без сознания лежит на полу ванной комнаты в луже крови. Я поклялась, что никогда не сделаю аборт.
30. Зловещая родинка
Через три года после самоубийства Игнасио Кинтин стал чувствовать себя виноватым. Я никогда не понимала, почему это чувство пришло к нему с таким опозданием; возможно, причиной тому было его одиночество. Мой муж всегда был одиноким волком. Ему нравилось ходить иногда на своем «Бертраме» на рыбалку, но почти всегда рыбачил он один или в качестве рулевого брал Брамбона. Порой он играл в теннис с кем-либо из знакомых по спортивному клубу Аламареса, но никогда ни с кем не встречался вне теннисных кортов. У него не было своего круга людей, его миром была его семья.
Мендисабали были странное племя, они ненавидели друг друга и одновременно очень любили. Весь остальной мир был для них на втором месте. Кинтин всегда очень зависел от своей семьи: от Ребеки, от Буэнавентуры, от своего брата и сестер. Он ссорился с ними, жаловался на них и проклинал их, но думал он всегда только о них. И когда все племя вдруг исчезло, ему стало их всех не хватать. Он перестал спать по ночам и все бродил по темному дому, не зажигая света. Однажды в воскресенье, выходя из церкви, я слышала, как он говорил со священником. Он просил его отслужить панихиду за упокой души Игнасио.
Единственное, что спасало Кинтина от меланхолии, – была его коллекция живописи. Он перестал ходить в офис и часами сидел перед «Святой Девой с плодом граната» Карло Кривелли, которую мы повесили в гостиной над диваном, обтянутым голубой камчатой тканью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137