Она уедет завтра же.
Я чувствовала себя побежденной. Я была совершенно согласна с Петрой, но не осмелилась защитить Вилли.
Кинтин
Этой ночью, пока Кинтин без сна лежал в кровати, до него дошел смысл слов Петры; теперь он понял, почему она ненавидела его. Вилли считал, что его усыновили; ему никогда не говорили, что он сын Кинтина и имеет право на свою долю наследства Мендисабалей. Но Петра была в этом убеждена. И не могла простить Кинтину его завещания.
Но ведь это его деньги, он заработал их в поте лица и мог распоряжаться ими по своему усмотрению. Фонд Мендисабаля – благородное дело; благодаря фонду в Сан-Хуане появится первый музей произведений искусства. И потом, это совсем неверно, что Кинтин будто бы собирается лишить наследства и Вилли, и Мануэля, как это расписала Исабель в своей книге. Когда он отправится в лучший мир, оба его сына будут получать щедрую ренту до конца своих дней, так же как и Исабель. Но для Петры это не имело никакого значения. Она хотела, чтобы Вилли унаследовал все: «Импортные деликатесы», коллекцию живописи, счета в банках – словом, все состояние Мендисабалей целиком.
Его словно молнией пронзило. Исабель действует не под влиянием Петры, все это его фантазии, подсознательные измышления, потому что сама мысль о том, что он может ее потерять, была ему невыносима. Исабель и Петра действуют заодно и вместе пишут книгу, чтобы сокрушить его. Они хотят, чтобы книга вызвала мощный скандал, – тогда фонд, еще не успев образоваться, будет дискредитирован. Как может существовать фонд семьи Мендисабаль, если семья потеряла свое честное имя? Кто придет в такой музей? Надо брать ситуацию под контроль. Он уничтожит рукопись сегодня же ночью.
Кинтин встал и пошел в кабинет. Он вынул ящик из письменного стола Ребеки и открыл потайное отделение. Но рукописи там не было. Он просунул руку в углубление, пошарил рукой в темноте, но ничего не нашел. Он вернулся в спальню и включил свет. Исабель рывком села на постели. Спросила, что случилось. Кинтин схватил ее за плечи и сильно встряхнул.
– Что ты сделала с рукописью «Дома на берегу лагуны»? – сказал он, белый от гнева. – Перед забастовкой она была в письменном столе Ребеки.
– Как ты посмел читать мою рукопись? – закричала Исабель, спрыгивая с кровати. – У тебя не было на это никакого права.
– А как ты посмела ее написать? – закричал Кинтин в ответ, выходя из себя. – Клянусь тебе, если ты опубликуешь ее, я тебя убью.
– Ты ее никогда не найдешь! – в свою очередь крикнула Исабель. И добавила, с ненавистью выговаривая слова: – Я первая тебя убью!

Часть восьмая
Хоровод теней

Исабель
Я решила спуститься в нижний этаж к Петре и поговорить. Я хотела заверить ее, что не имею никакого отношения к решению Кинтина лишить наследства наших детей. Петра молилась. Я так давно привыкла слышать ее молитвы, что сама, мне кажется, стала верить в Элеггуа, особенно, после того как его фига спасла Вилли во время забастовки. И тут мне пришло в голову отдать рукопись Петре, чтобы Элеггуа хранил ее, – тогда, быть может, в наш дом вернется мир. Кто знает, может, Мануэль уйдет из АК-47; может, Вилли снова будет хорошо видеть правым глазом; может, Кинтин раскается и переделает несправедливое завещание.
Я снова поднялась на верхний этаж и вошла в кабинет. Вынула рукопись из стола, спустилась вниз и отдала ее Петре.
– Здесь очень важные бумаги, – сказала я ей. – Я хочу, чтобы ты на какое-то время спрятала их у себя. Я просила у Элеггуа, чтобы он хранил моих детей.
Прошло три года, прежде чем я смогла писать опять. Мы с Вилли переехали во Флориду – с помощью Маурисио Болеслауса, нашего друга, торговца живописью и антиквариатом. Мы укрылись на Анастасии, маленьком островке у восточного побережья полуострова, который понравился нам своей уединенностью. Через несколько месяцев мы переехали на другой островок, ближе к югу, где купили маленький домик в окружении цветущих апельсиновых деревьев. Каждый месяц мы получали от Маурисио чек и благодаря этим деньгам могли жить хоть и не роскошно, но вполне безбедно.
Уже через год нашей жизни на островке приступы эпилепсии у Вилли совершенно прошли. И он достаточно окреп для того, чтобы снова рисовать. Я чувствовала неимоверное утешение. Через несколько лет Вилли стал признанным художником, и его картины выставляются сегодня в самых престижных галереях Соединенных Штатов. Все-таки Петра была права, когда предсказывала, что Вилли многого добьется в жизни.
Мы приехали на Анастасию в декабре и поселились в маленьком отеле на берегу. Напротив отеля был причал, с которого рыбаки каждое утро забрасывали, а потом вынимали сети, полные рыбы. Мне нравилось бродить там и наблюдать за ними. Прежде чем уложить рыбу в ящики со льдом, рыбаки вытаскивали из сетей мелкую рыбешку и выбрасывали ее в море. Десятки пеликанов кружили рядом, оживленно хлопая крыльями и время от времени громко вскрикивая, похожие на водяной глади на белые ветряные мельницы. Вечная драма жизни разворачивалась у меня перед глазами: сильная рыба пожирает более слабую.
Пеликанье пиршество кончалось, и я часами сидела на причале, натянув черный шерстяной свитер, и смотрела на свинцовую поверхность Атлантики. Пляж на Анастасии был безлюдный, и только одинокая сосна раскачивалась на ветру. Я думала о теплом, океане у берегов Сан-Хуана, о его сапфировой глубине и не испытывала абсолютно никакого желания возвращаться на Остров.
Я смотрела на Атлантический океан, и это меня утешало. Он объял всех – и мертвых, и живых: Баби, маму, папу и Мануэля – в Пуэрто-Рико;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137