ликер «Плоды гуайабы» из Сан-Мартина разливали в круглые бутылки цвета гуайабы; «Перечная мята» из Гранады поступала в продажу в сосудах дымчатого стекла, напоминавших листья мяты. На каждую бутылку Игнасио приклеивал этикетку «Сделано в Пуэрто-Рико» вместо «Производство "Мендисабаль и компания"». Кинтину все это очень не нравилось, но, чтобы не вызывать конфликтов, он ничего не говорил брату.
Любимым ликером Игнасио был «Парфе Амур», который доставляли из Франции в виде порошка. Он был очень тонкий на вкус, фиолетового цвета. Игнасио он казался совершенным, поскольку любовь – это яд, ее цвет и должен быть несомненно фиолетовым. Он придумал для «Парфе Амур» особую бутылку: эллиптической формы, с пустотой посередине донышка – как раз то, что чувствуешь, когда влюблен без взаимности.
Однажды – прошло месяцев пять с начала работы Игнасио в торговом доме «Мендисабаль», – мы с Кинтином завтракали в шесть утра, как вдруг в дверь позвонили. Это был сеньор Доменеч, и по его лицу мы тут же поняли, что произошло нечто серьезное.
– Речь идет о вашей матери, – сказал он Кинтину. – Она умерла вчера вечером от сердечного приступа. В семье решили не сообщать вам до утра, чтобы не беспокоить. Похороны завтра утром.
Кинтин оделся в одно мгновение, и мы вместе поспешили в дом на берегу лагуны. Ребека обещала Кинтину, что завещание, которое она продиктовала сеньору Доменечу, будет последним, но Кинтин опасался, что мать может нарушить свое обещание. Он просил всех наиболее известных адвокатов Сан-Хуана немедленно сообщить ему, если его мать обратится к кому-нибудь из них, чтобы составить новое завещание, но он и им не доверял. Не успел он войти в дом, как тут же понял, что Ребека обвела его вокруг пальца. Дверь открыли Родина и Свобода. Мсье Пурсель, адвокатишка, который занимался мелкими сутяжными делами, одетый в зеленый жилет, пристроился рядом с ними в качестве законного представителя семьи.
Гроб с телом Ребеки стоял посреди гостиной, чтобы все могли подойти попрощаться. Мы с Кинтином остались одни, его сестры и мсье Пурсель ретировались на террасу. Больше никого не было. Семь часов утра – рановато для прощания. Кинтин подошел к гробу и смотрел на свою мать. Он не пытался скрыть слезы, которые катились у него по щекам.
– Какая она красивая, правда? Черты лица такие тонкие, будто выточены из алебастра. – И он подошел, чтобы поцеловать мать в лоб и закрытые глаза.
Должна признать, я не заплакала, увидев Ребеку в гробу. Она сыграла в жизни столько ролей – Королева Антильских островов, балерина-поэтесса, защитница идеалов независимости, несгибаемая феминистка, такая, что подписывалась инициалами Р. Ф. в честь Республики Франция, фанатичная христианка, укрощенная мятежница, прекрасная хозяйка дома, аристократка, которая родилась с серебряной ложкой в зубах, светская дама, нетерпимая расистка, несправедливая и недобрая мать, – что я никак не могла понять, какая из всех этих Ребек лежит сейчас в гробу. Мне вообще казалось невозможным, что она на самом деле может умереть.
На следующий день, ближе к вечеру, вернувшись с кладбища, мы собрались вокруг кофейного стола в гостиной, как это было после похорон Буэнавентуры, только на этот раз вместе с сутяжным адвокатишкой. Мсье Пурсель, напыжившись от важности, откашливаясь после каждого слова, прочитал завещание Ребеки. Теперь получалось так, что Буэнавентура оставлял каждому из детей равную долю акций торгового дома «Мендисабаль и компания», и они сами должны были выбрать президента.
– По-моему, справедливо, тебе не кажется? – спросила Свобода Кинтина, приподняв брови, когда мсье Пурсель закончил чтение. – Таким образом, каждый сможет сказать свое слово относительно будущего компании.
Кинтин посмотрел на нее в замешательстве, и мы с ним вышли из дома.
27. Одиссея Кинтина
Спустя месяц после того как адвокат огласил новое завещание Ребеки, была назначена дата проведения собрания по выборам нового президента компании «Мендисабаль». Родина и Свобода заговорили об этом с Игнасио за несколько дней до собрания и признались, что будут голосовать за него, но Игнасио умолял их не делать этого. Ему нравилось заниматься рекламой, и он хотел жить спокойно, сказал он. Кинтин – старший брат, и будет правильно, если президентом выберут его.
Родина и Свобода настаивали. Кинтин – скупердяй; положение компании не так страшно, как он пытается всем внушить. Он хочет удушить их, чтобы вложить всю прибыль в расширение торговли. Но они не расположены идти на жертвы.
– У меня двое маленьких детей и еще один грудной, дети требуют много внимания, – сказала Родина. – Я не могу сейчас иметь меньше трех нянек. Ты представляешь себе, что значит стирать закаканные пеленки в таком количестве? Ты ведь знаешь, как нас растили папа с мамой, Игнасио. Я не виновата, что у меня такое тонкое обоняние!
За несколько месяцев до этого в Испании умерли родители Хуана и Калисто, оставив сыновьям в наследство свои титулы: граф Вальдеррама и герцог Медина дель Кампо. Но если право на титулы вовремя не подтвердить, их может унаследовать любой племянник. Проблема состояла в том, что подтверждение стоило десять тысяч долларов за каждый титул. Когда Родина и Свобода об этом узнали, они пришли в восторг. Быть замужем за графом и герцогом соответственно – привилегия, которая стоила куда больше подобных денег. И они бросились выкупать титулы своих мужей, пока те их не лишились.
Свобода была обижена на Кинтина – тот хотел, чтобы Калисто продал Серенату, великолепную вороную кобылу чистых арабских кровей, которую генерал Рафаэль Леонидас Трухильо недавно отдал ему за двадцать тысяч долларов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137