Хорошо, что деревья и земля округлы. Как хорошо, что на земле есть места, откуда на горизонте не увидишь дыма охваченных пожаром деревень. Дым пожарищ скрывает выпуклая, дугообразная форма земной поверхности, и только поэтому в те времена на земле еще встречались безмятежно счастливые люди.
Если бы земля была такой плоской, как ее представлял себе Геродот, то, бросив взгляд с Кёрёшского острова на юг, можно было бы увидеть, как горят Старый Арад и Уйвидек, как взлетает на воздух Сент-Тамаш, как занимается пламя в Темешваре. На западе можно было бы различить дымящиеся уже несколько дней развалины Абрудбанья. На востоке взору открылся бы пылающий Будапешт. А на севере глаз поразили бы тысячи костров, разведенных постами сторожевого охранения и свидетельствующих о близости военного лагеря. И по всей плоской необъятной поверхности земли прокатывался бы грохот орудий: австрийская артиллерия обстреливала Арад, Темешвар, Петерварад, Дюлафехервар, Комаром, Буду, Тител, а венгерская артиллерия вела ответный огонь. Стоял несмолкаемый гул непрерывной канонады, который казался еще громче, ибо его многократно повторяло эхо.
Но здесь ничего этого не видно и не слышно, шум боя сюда не доходит, все осталось за горизонтом.
Тополи на Кёрёшском острове в полном цвету, стоит чудесная майская погода. После благодатного, теплого дождя пышная зеленая трава вся в желтых и голубых пятнах от ярких полевых цветов. Из-за деревьев доносится звон косы: уже. начался покос.
Весь Кёрёшский остров – это уединенный маленький земной рай, усадьба склонного к поэзии барина, настоящий заповедник, где деревьев никогда не касается топор. Их единственное назначение – покрываться листвой, давать тень, служить приютом для птиц. Если даже попадается какое-нибудь дерево-калека с надломленным стволом и скрюченными ветвями, его никто не трогает. Оно уже в отставке, ему дозволено прекратить цветенье. А когда оно засохнет и истлеет, то покроется побегами вьющегося вкруг него дикого хмеля, вечнозеленым плющом. Старое дерево не жгут.
Древесный кров – это истинный птичий храм. У каждого куста свой обитатель. Перелетные скворцы и соловьи, вновь находя по возвращении оставленные ими осенью гнезда, пеньем и свистом возвещают, что наступила пора тепла, пора любви.
На этом острове никогда не слышно выстрелов.
Там даже вредные насекомые не докучают ни людям, ни деревьям. Все вокруг служит друг другу: люди охраняют деревья и их пернатых обитателей, деревья оберегают людей и птиц от бури и палящего солнца, а птицы защищают деревья и людей от их общих врагов, насекомых. Да, жизнь там устроена мудро!
Остров окружен со всех сторон старой левадой. Вербы, наклонившие густую листву до самой воды, надежно укрывают его от постороннего взора.
Но в одном месте, где перекинут мостик, плотная стена леса расступается. Деревья, наклонив друг к другу кроны, позволяют, как сквозь зеленую арку, заглянуть внутрь острова.
И глазам открывается поистине райский пейзаж.
В безоблачной дали виден освещенный солнцем особняк, построенный в стиле шотландского замка. С северной стороны вся стена до самой крыши увита темно-зеленым плющом, а восточный фасад словно пылает от миллиона алых вьющихся роз, которые сейчас переживают пору буйного цветения. На южной стороне, возле самого особняка, возносит к небу свою листву огромная старая липа; она в два раза выше дома, на белой мраморной террасе которого, распустив до земли свой длинный золотистый хвост, гордо восседает сейчас царственный павлин.
Перед особняком раскинулся обширный пруд. В его лазурном зеркале отражается чарующая картина: белые мраморные парапеты, огненно-красный фасад здания, обвитая темно-зеленым плющом стена, три белоснежных лебедя, которые, распластав крылья, медленно плывут по этой зеркальной глади, оставляя за собой серебристый след.
На берегу пруда нежится в прохладе целое стадо оленей. Молоденькая лань цедит сквозь зубы воду и, видно, любуется своим изящным отражением в водяном зеркале. Старый вожак стоит неподвижно, запрокинув голову с огромными рогами. Животные до того ручные, что даже не шелохнутся, когда к ним кто-нибудь приближается.
Между пышными газонами к дверям особняка бежит усыпанная галькой дорожка. Дверь ведет на сводчатую веранду. Пронизанные солнечными лучами цветные круглые стекла в готических стрельчатых окнах бросают пестрые пятна на двухцветные мраморные шашки пола. Одна половина веранды задрапирована тяжелыми гардинами из зеленой камки, они создают тень в утренние часы.
В затененной части веранды подвешена белая колыбель, в ней спит младенец. Щечки у него такие пухлые, что закрывают ротик. Поэтому ребенок во время сна вынужден держать его открытым.
На край колыбельки уселся маленький жаворонок и насвистывает марш Ракоци. До чего смешно и трогательно! Самый воодушевляющий марш в мире, марш, полный боевой тревоги – в исполнении нежнейшего, сладчайшего певца – жаворонка! А случись какой-нибудь назойливой мухе сесть на разрумянившееся личико спящего ребенка: кшш! – и вспорхнувшая птица с такой ловкостью и быстротой проглатывает дерзкую, словно ее никогда и не было! Затем птичка снова занимает свой пост и продолжает выводить похожим на нежную флейту или звук колокольчика голоском: «Смело в бой! Зовет нас свобода!» – пока не появится еще одна муха.
Мать младенца сидит в ногах колыбели в плетеном тростниковом кресле. Ее мечтательный взгляд устремлен куда-то вдаль. На ней обшитый белыми кружевами капот, перехваченный в талии широкой голубой лентой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189