Появление Салмаша внезапно и необъяснимо преобразило его: от страха он неожиданно стал храбрецом.
Делая вид, что не придает никакого значения появлению старого знакомца, он продолжал нить прерванного разговора. Только вместо слезливых жалоб теперь с его уст слетала неудержимая похвальба. Он сочинял, словно какой-нибудь вышедший в отставку солдафон.
– Итак, милый друг, как я уже говорил, обстоятельства сейчас полностью изменились. Сначала нас одолели, но теперь мы снова взяли верх. В Хортобадьской степи стоят наготове двести тридцать шесть тысяч девятьсот воинов-богатырей и тридцать три тысячи гусар; кроме того, у нас восемьсот пятьдесят пушек. Когда наше войско выступит, оно мигом сметет с лица земли войска Виндишгреца.
Салмаш сел на лавку возле окна и съежился. Он не отважился даже подать голоса.
Первый успех окрылил Зебулона:
– Наши уже захватили у противника двадцать шесть тысяч пленных, среди них триста штаб-офицеров, в том числе восемнадцать генералов. Мадьярский главнокомандующий объявил, что если у кого-либо из нас, господ, вроде меня, упадет с головы хоть один-единственный волос, он взыщет за это с неприятеля вдвойне!
Господину Адаму захотелось уточнить эту деталь.
– Как же следует понимать его слова, Зебулон? Значит, за каждый твой волосок он прикажет выдернуть у двух пленных генералов по волоску? Или, может быть, у одного генерала два сразу?
– А понимать это нужно так, – ответил Зебулон, не переставая бросать свирепые взгляды в сторону Салмаша. – Каждый волосок на моей голове застрахован вдвойне. И кто осмелится до него дотронуться, пусть помнит, что все его родичи до седьмого колена будут привязаны к лошадиному хвосту.
– Не хотел бы я в таком случае стать твоим брадобреем! – пошутил господин Адам.
Почтенный Салмаш хранил столь упорное молчание, словно он онемел.
А Зебулона охватил страх: почему так упорно молчит этот человек? Видимо, он ломает голову над тем, какую каверзу подстроить ему, Зебулону. Ведь все его преднамеренное вранье имело лишь одну цель – вызвать у Салмаша хоть какое-нибудь возражение. Но тот принимал хвастливые речи Зебулона, даже не пытаясь прекословить.
Обращаться прямо к Салмашу Зебулон не хотел, это значило бы, так сказать, prodit tetum, a ведь ему нельзя было даже виду подать, что он опасается этого человека. Кто он таков? Шельма!.. Темная личность!.. Безвестный сельский чиновник!.. Вожак вербовщиков!.. Да в чем, собственно, дело? Раз уж он здесь, пусть себе сидит. Если вздумает поздороваться, можно даже сказать ему «сервус»…
И все-таки Зебулон страшился Салмаша пуще дракона. Однако страх превратил его в истинного стратега. Он то и дело тыкал пальцем в развернутую карту, указывая различные пункты на ней.
– Вот здесь нас собралось тысяч шестьдесят, а тут, пожалуй, и все семьдесят. Сюда двигаются главные силы, там расположилась основная база. Отсюда прорывается авангард, а вот здесь накапливаются резервы. В этом пункте будут сосредоточены войска. Кто окажется в мешке, тому, разумеется, не избежать плена!
Никто его не проверял, и он мог маневрировать на карте, как ему заблагорассудится.
Стратегические рассуждения были прерваны приглашением к обеду.
Но роскошный обед был окончательно испорчен для Зебулона: Салмаша усадили как раз напротив, и ему приходилось все время лицезреть человека, который, как подозревал Зебулон, явился сюда специально, чтобы его изловить.
За обедом Зебулон был великолепен. Он превзошел самого себя, поставив своей задачей, просветить хозяйку дома относительно различных перипетий военной кампании.
– Как я уже толковал куму, мне понадобилось наведаться в здешние края, чтобы закупить для армии десять тысяч лошадей.
Хозяйка дома оказалась настолько доверчивой, что приняла его слова за чистую монету.
– И эти лошади нужны для гусар?
– Нет, для улан. К нам перешло шесть тысяч поляков, все до единого кавалеристы. Но прихватить с собой коней они не могли, их ведь через горы не перетащишь.
– У кума небось целая уйма денег!
Такое предположение показалось Зебулону опасным.
Особенно здесь, в глухомани, где кругом дремучий лес. Он счел необходимым его опровергнуть.
– Денег с собой я не вожу, это не в моих привычках. Все мое богатство – карандаш да бумага. Но этим карандашом я могу ассигновать хоть миллион форинтов, на это мне даны все полномочия. И казна все выплатит. Для человека, получившего бумагу с. моей подписью, дорога свободна – поезжай себе хоть до самого Константинополя!
На этот раз Зебулон даже не преувеличивал.
Однако даже эти слова бессильны были развязать язык Салмашу. Когда ему во время еды приходилось что-нибудь откусывать, он тотчас же торопливо смыкал губы, мыча нечто нечленораздельное, словно боялся, как бы Зебулон не заглянул ему в рот.
– Значит, кум заделался важным человеком! – восторженно воскликнула хозяйка дома.
– О! Вы и представить себе не можете, какая я теперь персона! Куда бы я ни явился, мое слово – закон! Губернаторы для меня – что гайдуки, а к министрам я обращаюсь запросто: «Послушай-ка, дружище…» Только я появлюсь, меня повсюду встречают колокольным звоном, одетые во все белое барышни кидают под ноги букеты, чиновники произносят приветственные речи.
Беспредельное и добросердечное гостеприимство господина Адама Минденваро и его непревзойденная беспечность весьма наглядно проявились в следующем факте: несмотря на неумеренное хвастовство Зебулона, он сумел удержаться от каверзного вопроса:
– А кого же тогда кормили через дыру в бочке? И о чем лепетал в дороге грудной ребенок еврея-корчмаря?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189