Доктор Розен говорил, что я могу
часто переживать это ужасное чувство, что Джейн все еще живет, что она все
еще со мной. Он сам испытал такие же галлюцинации после смерти своей жены.
Он видел ее в супермаркетах, как она отворачивается и исчезает между
стойками. Он слышал, как она включает миксер в кухне, он тут же бросался к
дверям кухни, но в ней уже никого не было, а чисто вымытая посуда и
инструменты блестели. Наверняка то же самое и с этим моим скрипом, который
мне так упорно слышался. Он кажется совершенно реальным, но он всего лишь
галлюцинация, следствие эмоционального потрясения, вызванного неожиданной
потерей близкого человека.
И все же скрип-скрип, скрип-скрип, скрип-скрип, и без конца. И чем
дольше это длилось, тем труднее мне было верить, что это только слуховые
галлюцинации.
Я же рассудительный и взрослый человек, сказал я себе. За каким
дьяволом мне надо вылезать из теплого, удобного ложа холодной ночью и
подходить к окну, чтобы увидеть, как твои собственные садовые качели
качаются в порывах мартовского ветра?
Но... если кто-то там есть, на дворе? Если кто-то качается в моем
саду, так как раньше качалась Джейн, схватив за цепи высоко поднятыми
руками, с головой, отклоненной на спинку, и закрытыми глазами? Так вот,
если кто-то там и есть, ну и что? Ведь бояться же мне нечего.
Ты на самом деле думаешь, что кто-то там есть, во дворе? Ты на самом
деле веришь, что кому-то захотелось перелазить через ограждение и
продираться сквозь заросший сад лишь затем, чтобы сесть на старые,
заржавевшие садовые качели? В темную, бурную ночь, холодную, как соски
грудей колдуньи, когда столбик ртути упал до нуля по Цельсию?
Это возможно. Все же признай, что это возможно. Наверняка кто-то
возвращался из деревни по Аллее Квакеров, кто-то пьяный или просто
выпивший, или замерзший, или угнетенный. Наверняка этот кто-то увидел
качели и подумал, что прекрасно было бы покачаться; поэтому начхать на
холод и на то, что его можно будет прихватить на "горячем".
Только кто бы это мог быть. Вот загадка, подумал я. У Аллен Квакеров
стоял еще один дом. Дальше дорога сужалась и превращалась в крутую,
поросшую травой тропинку для конной езды, потом зигзагами спускалась вниз,
на берег залива Салем. Путь был каменистым и неровным, почти непроходимым
даже днем, а что говорить о ночи. К тому же этот последний дом почти
всегда стоял пустым зимой, по крайней мере, нам так сказали.
Это мог быть Томас Эссекс, старый мизантроп в кавалерийской шляпе с
широкой тульей. Он обитал в развалившейся рыбачьей хижине рядом с
Кладбищем Над Водой. Иногда он прохаживался здесь, напевая и подпрыгивая,
а однажды заявил Джейн, что может привлекать рыб свистом. Больше всего они
любят "Лиллибуллеро", заявил он. Он мог также жонглировать складными
ножами.
А потом я подумал: он же чудак, это правда, но он стар. Ему по
крайней мере шестьдесят восемь лет. Что может делать такой старпер на моих
качелях, да еще в два часа ночи в такую погоду?
Я решил, что не буду обращать внимания на этот скрип и попытаюсь
заснуть. Я натянул теплое, домотканого изготовления одеяло себе до ушей,
свернулся в постели, закрыл глаза и начал пытаться глубоко дышать. Если бы
Джейн еще была здесь, то она наверняка заставила бы меня выглянуть в окно.
Но я был слишком измучен. Ты измучен и как раз нуждаешься во сне. После
этого несчастья я спал максимум четыре-пять часов в сутки, чаще еще
меньше, а завтра мне нужно было рано встать, чтобы встретиться на завтраке
с отцом Джейн; затем я хотел заглянуть к Эндикотту на площади Холкок, где
выставляли на продажу коллекцию редких маринистических гравюр и картин, на
которые стоило посмотреть.
Я выдержал с закрытыми глазами почти целую минуту. Потом я снова
открыл глаза и увидел всматривавшегося в меня демона. И хотя я изо всех
сил затыкал уши, я все еще слышал это неустанное скрип-скрип, скрип-скрип,
скрип-скрип из сада.
А потом... Боже, я мог бы поклясться, что я услышал пение. Слабый,
тоненький голосок, заглушаемый ветром, такой неясный, что он вполне мог
быть сквозняком, свистящим в камине. И все же этот голосок пел. Женский
голос, чистый и удивительно жалобный.
Я выгромоздился из ложа в такой спешке, что ушиб себе колено о ночной
столик красного дерева. Демонический будильник упал со столика и покатился
по полу. Я был слишком перепуган, чтобы вставать медленно; я мог только
отважиться на атаку в стиле камикадзе. Я стащил одеяло с ложа и завернулся
в него как римский сенатор в тогу, а потом на ощупь, сдерживая дыхание,
добрался до окна.
Снаружи было адски темно, так что я почти ничего не видел. Небо и
холмы имели почти один и тот же цвет. Темные, размазанные деревья боролись
с ветром, который безжалостно пригибал их к земле. Я вслушивался и
всматривался, всматривался и вслушивался. Я чувствовал себя как глупец и
как герой. Я притиснул ладонь к стеклу, чтобы оно перестало дребезжать.
Скрип садовых качелей как-то стих, и никто не пел, я не слышал ничьего
голоса.
Однако это пение, эта удивительно мрачная мелодия все еще звучала
эхом в моей голове. Мне припомнилась матросская песенка, которую старина
Томас Эссекс пел в тот день, когда мы его впервые встретили в Аллее
Квакеров.
Мы выплыли на ловлю из Грейнитхед
Далеко к чужим побережьям,
Но поймали лишь рыбий скелет,
Сокрушенное сердце что в челюстях держит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20