Художник представил беса в виде того ужасного
отвратительного существа, одного из сонма, созданного больным воображением
средневековых демономанов, который в древних хрониках и судебных актах
инквизиции носил имя Бельфегора. Бородавчатые лапы лягушки, отвисшее брюхо
и годовалого кабана с крепкими коническими бивнями. Борец-человек был
худой, изможденный бичеваниями, постом и молитвою. Он упал на одно колено
и последним страшным усилием отталкивает головой и руками мягкое огромное
тело дьявола. В углу, возле колонны, стоял едва намеченный резцом, не
отделившийся еще от камня ангел с весами в правой руке и ждал исхода
борьбы.
Дверь отворил сам Гул. Он был в серой рабочей блузе, подпоясанной
широким ременным поясом, и в войлочных туфлях. Проводив меня в соседнюю
пустую комнату, единственной мебелью которой служили две широкие скамьи,
он вернулся к автомобилю, и я услышал голос Гинтараса:
- Он ждал нас около поворота!
- Ты рассмотрел его?
- Ну, это не так легко, особенно, когда смотришь одним глазом!
Они поговорили еще о чем-то шепотом. Потом Гинтарас внес мои вещи, и
профессор повел меня на второй этаж, в обитаемую часть бесконечного
здания. Мы прошли длинную галерею, украшенную по стенам и углам паутиной,
которую пауки плели здесь в продолжение целых столетий, поднялись по узкой
каменной лестнице, и, когда Гул толкнул дверь, я вздохнул с облегчением.
Мы очутились в комнатах, очищенных от пыли и обставленных удобной мебелью.
Здесь были мягкие кожаные кресла, столы, заваленные рукописями и книгами,
библиотечные шкафы, и в темных закоулках, к которым монахи питали какую-то
страсть, горели электрические дампы. Эти три комнаты Гула были радостным и
светлым оазисом среди унылых, гулких хором, где серая пыль, покрывая своды
и массивные скамьи, на каждой из которых могли бы усесться около двух
десятков человек, лежала на гигантских столах, построенных из корабельного
леса, и при каждом дуновении ветра поднималась с каменного пола.
- Переоденьтесь в сухое платье, - сказал Гул, - и пойдемте обедать. Я
вас познакомлю со своими сотрудниками.
Обед был накрыт в старой монастырской столовой рядом с кухней.
Помещение это было велико: в нем вокруг стола можно было бы проехать на
автомашине. На одной из стен над высоким резным креслом, вероятно, для
настоятеля, висело мраморное распятие, на другой - полуистлевшие краски
позволяли различить смутные очертания библейской картины, напротив висел
разорванный холст с изображением какого-то старика в черной мантии. Его
коричневое лицо почти совершенно слилось с темным фоном портрета, но
глаза, живые и лукавые, прекрасно сохранились и были так удивительно
написаны, что, где бы вы ни сидели, они всюду наблюдали за вами, смотря из
черной застывшей глубины. Когда мы вошли в столовую, там находились уже
двое. Они шумно и горячо спорили, и голоса их гулко отдавались во всех
уголках. Собственно, кричал один из них, плотный приземистый мужчина лет
сорока по имени Карл Варт. У него была большая голова с густой гривой
черных волос, к которым, по-видимому, давно не прикасалась расческа или
щетка, бледное лицо с широким четырехугольным лбом и выдавшейся вперед
нижней челюстью; густая спутанная борода закрывала грудь и в нескольких
местах была опалена, видно, взрывами тех опасных веществ, с которыми
постоянно возился этот человек. Одет он был чрезвычайно небрежно и
неряшливо. Черный расстегнутый жилет покрывали желтые и бурые пятна, из
разорванного кармана пиджака висел грязный платок, а широкие порыжевшие
брюки были подвязаны у пояса ремнем, оборванные концы которого спускались
до колен. Во время разговора он имел привычку беспрерывно теребить бороду
своей худой рукой с необыкновенно гибкими, подвижными пальцами. Другой
сотрудник Гула произвел на меня несравненно лучшее впечатление. У него
были прекрасные лучистые серые глаза, которые невольно останавливали
внимание того, кто встречал этого человека. Добрая, застенчивая улыбка
придавала его некрасивому лицу чрезвычайно привлекательное выражение, а
тихий голос и робкие манеры заставляли полагать, что Эдуардас Капсукас
воспитан женщинами или вырос в одиночестве, без друзей и товарищей.
Когда мы уселись за стол, Варт продолжал начатый спор, обращаясь то
ко мне, то к Гулу, при этом он стучал ножом по тарелке, с грохотом
отодвигал скамью, уронил на пол стакан и производил один столько шуму,
сколько не могли наделать все монахи святой обители, обедавшие когда-то в
этой комнате.
- Я знаю, черт побери, на что мне нужен радионит или другое такое же
вещество! Твердо и отчетливо знаю, иначе зачем бы я ухлопал два десятка
лучших моих лет на возню с рентгеноустановками и вонючими газами,
ретортами и колбами! Вы думаете, это легко? - набросился он на меня. -
Пока вы разгуливаете по лужкам и забавляетесь с молочницами, люди,
подобные мне, сидят в каменных клетках с тиграми? Хуже! Тут одно
неосторожное движение, пять лишних градусов температуры, ничтожная разница
в силе тока - и от вас не останется ничего, что можно было бы собрать и
без большого скандала предъявить для похорон. У Капсукаса взрывом
искалечило ноги. Я весь обожжен. Вот, смотрите! - он засучил рукав и
показал зарубцевавшуюся рану выше локтя. - Такие следы у меня на шее, на
ногах и груди. Часто, входя в лабораторию при начале новых опытов, я не
знаю, выйду ли из нее живым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18