Рассыпались волосы, мятые, сто лет не мытые:
- Девица, - вздохнул он.
Потянул изо рта всунутую Ильей варежку.
Голова свободно, как будто так и надо, отделилась от тела и глухо
стукнулась об пол. Крови не было. Вместо крови посыпалась черная, похожая
на старый порох, труха.
Это вдруг оказалось так страшно и так ярко, что Николай Степанович
вскрикнул, как от удара током.

Золотая Дверь.
(Царское Село, 1896, июль)
В мундире сидел дядюшка тогда за столом или нет? Конечно же, нет, нелепо
в парадном адмиральском мундире сидеть летним вечером на веранде, но вот
ясно же помню, что - в мундире. Просто самое лицо у дядюшки было такое, что
вне мундира не мыслилось, и любому сухопутному штафирке при первом же
взгляде становилось ясно, что перед ним адмирал российского флота Львов, а
не коллежский регистратор.
Уже подали чай с варениями, Марфуша несла пирог, когда появился новый
гость, о. Никодим, окормлявший наш приход. Заходил он иногда и по делам, а
чаще просто так, поиграть в шахматы или картишки с отцом, поговорить о
политике и мироустройстве, попить чайку:
После небходимых приветствий священника усадили за стол, подали
поместительную гарднеровскую чашку, единственную уцелевшую от огромного
некогда сервиза, маменька собственноручно налила ему душистого чаю из
особой жестянки с китайцами и фарфоровым павильоном.
Разговор шел обо всем. Папенька и дядюшка в очередной раз попеняли о.
Никодиму, что не пошел он в судовые священники - хоть бы мир поглядел, а
о. Никодим отговаривался тем, что телом и в Москве не бывал, да и не надо,
духом же Вселенную объемлет. Впрочем, на будущий год отправится он в
паломничество в Святую Землю, там все разом и посмотрит, ибо где и быть
средоточию мира, как не в Иерусалиме? Потом вдруг неожиданно спохватились,
что вот батюшка за столом есть, а лафитничка нету, и вынесли лафитничек, и
налили. Настойка привела на ум и покойного государя - ему тоже попеняли,
что себя не берег, рано помер, вот уж при нем даже императоры заграничные
не могли считать себя государями. Заодно выпили и здоровье ныне
здравствующего, и чтобы царствование его продолжилось счастливее, чем
началось. После перешли к графу Толстому.
- Артиллеристы все вольнодумцы, - сказал дядюшка. - Был бы штурман или
капитан - был бы человек. Взять, к примеру, Станюковича. И писал не хуже.
Боцман Безмайленко, когда "Максимку" в кубрике вслух читали, слезами
обливался. А все почему? Потому что флот. Под Богом ходим.
- То-то в вашем "Морском сборнике" одни социалисты печатаются,- ввернул
о. Никодим.
- Что касается графа,- заметил папенька,- то помнится мне одна хорошая
эпиграмма, перу покойного Некрасова, кажется, принадлежащая. По поводу
романа "Анна Каренина":- он покосился на меня, но прочел-таки своим
красивым медленным голосом:
Толстой, ты доказал с уменьем и талантом,
Что женщине не надобно "гулять"
Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом,
Когда она жена и мать.
О. Никодим простер перст:
- Вот! А per contra, не станет Толстого - и переведутся сочинители на
Руси:
Придется читать всяких Лейкиных да Чехонте.
И выпили здоровье графа Толстого.
А потом вдруг незаметно перешли к разговору о грибах, о способах их
выслеживания и собирания, и о том, что завтра с утра можно было бы и
съездить поискать, да вот не соберется ли дождь?
- Не будет дождя,- подал я голос впервые за вечер.
- Барометр, отроче, иное предвещает,- сказал о. Никодим. - Отчего же не
будет?
- Не будет дождя,- повторил я упрямо. Очень хотелось вишневого варенья,
но скрываемая мной дырка в зубе принуждала к воздержанию.
- Он у нас Надод Красноглазый,- выдал меня братец Дмитрий.- Предводитель
папуасов. Вызывает духов и живым пескарям головы откусывает.
Я покраснел. Настоящий Надод, тот, что у Буссенара, живьем ел европейских
глобтроттеров. Вот так Митя! Я же не кричу на всех углах, что сам-то он
носит звание вождя зулусов Умслопогаса...
- Врет он все,- сказал я. - И не пескарь, а карась. Мы бы его и так, и
так испекли.
- Николенька и вправду угадывает погоду,- вступилась маменька.- Вот
прошлым летом не послушались мы его, поехали на ночь глядя в Поповку -
прокляли все.
Такой дождь был, такой дождь:
- Барометр - железо,- веско сказал дядюшка. - Боцман с хорошим прострелом
лучше любого барометра. Вот, рассказывал капитан Гедройц, как в бытность
его старшим офицером на клипере "Лебедь" стояли они на Суматре, отдыхали и
провиант брали для Камчатки. И был у них юнга-татарчонок. И вот вдруг этот
юнга буквально бесится, ко всем бросается и кричит: уходить надо, уходить!
Куда уходить, зачем - да и какое его татарское дело? А он одно: уходить
надо, погибнем! Что делать? Доктор его пользует, без толку. Ну, посадили в
канатный ящик. Так он оттуда выбрался, фонарь схватил - и в крюйт-камеру
сумел забраться! Это где порох,- пояснил он маменьке.- И оттуда орет:
отдавайте якоря, а то взорву всех к своему татарскому богу! И - делать
нечего - загрузку прекратили, якоря отдали, в море вышли. Думают - не
двужильный же он, сморится когда-нибудь. И тут - ка-ак заревет! Ка-ак
даст-даст в небо! Огонь, дым, пепел! И - волна пошла: Все корабли, что в
бухте остались, забросило на горы, в леса, в щепы разметало. И только
"Лебедь" один - уцелел. Кракатау взорвался, вулкан.
- А что же с юнгой стало? - спрпосил о. Никодим.
- Ну, как что? За баловство с огнем линьками погладили, а за спасение
судна:
Ну, там много чего было. Сейчас он на "Владимире" боцманом ходит.
Говорят, контора Ллойда его к себе переманивала, большие фунты сулила - не
пошел, татарин упрямый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26