Но беда в том, что с некоего рокового дня господин Сяо начисто не
помнит, что он хранитель ключа и связан с Николаем Степановичем строгими
иерархическими отношениями. И это, к сожалению, грубый факт, а не тонкая
восточная хитрость.
Так что, если выйдешь, до Москвы придется добираться за свой счет.
В центре стола - там уже существовало темное пятнышко - он поставил
черную свечу: высотой со спичку и чуть ее потолще. Произведя в уме
вычисления, определил вектор Москвы (как изумились бы сейчас гимназические
преподаватели геометрии и капитан Варенников, пытавшийся вбить в его
занятую Бог знает чем голову начала военной топографии...), поставил на
пути еще незажженного света согнутую карту (трефовую девятку; впрочем, от
этого вообще ничто не зависело, и лишь из эстетства некоторые - где они
теперь, эти люди? - пользовались специально изготовленными картами
несуществующих мастей или вообще безмастными), взял на плечо рюкзак, кивнул
Гусару: идем, - и поднес зажигалку к свечке. Откинул крышку (фирменный
щелчок, за который немало уплочено), крутнул колесико... Оно выпало и
шустро укатилось под стол.
- Подлецы вы, господа Зиппо, - сказал он. - "Зиппо - это зажигалка на всю
жизнь..." Впрочем, откуда вам было знать, что покупатель протянет так
долго?
Гусар, у нас еще остались спички?
Спички, разумеется, еще остались.
Свечка занялась тем сиреневатым светом, от которого становится лишь
темнее.
Так светятся огоньки на болотах и верхушки мачт в бурю. На стену легла
черная глубокая прямоугольная тень. Николай Степанович сосчитал до трех,
сказал:
- Идем.
И они вошли в эту тень, которая вскоре сомкнулась за ними.

Тот, кого публика знала как Альберта Донателло, непревзойденного метателя
ножей и томагавков, а друзья и женщины как Коминта, был на самом деле
Сережей Штарком, поздним сыном Алексея Герасимовича Штарка, того самого
чекиста, похожего на профессора, с которым Николай Степанович столкнулся в
первый день своей второй жизни. После неизбежной гибели чекиста в пламени
им же раздутой искры Сережу поместили в печально знаменитый детдом "Косари"
под Новгородом. Там его - Сережу - переименовали, присвоили гнусную фамилию
Цыпко (ее носил кобель-завхоз, собственных детей иметь не способный, но род
желавший продолжить). Продолжателей рода он пищей не баловал, поскольку был
сторонником радикально-спартанских методов воспитания, а Тарпейской скалы в
окрестностях не было. Когда в результате этих методов Сережа-Коминт остался
один, детдом волей-неволей пришлось закрыть, а несуществующих уже
воспитанников рассредоточить по другим детским и дошкольным учреждениям.
Так Коминт Иванович Цыпко оказался питомцем тридцати четырех детских домов
одновременно. Фактически же он не доехал ни до одного. Никуда не доехал и
сопровождавший его завхоз Цыпко...
Дважды сиротку как-то незаметно подобрали цирковые. Умение малыша
обращаться с колюще-режущими предметами и недетская основательность в
жизненных вопросах восхитили видавших виды артистов. Пожилая чета Донателло
(в миру - Сидоровичи), всю жизнь работавшая ножи и томагавки, усыновила
его. Но фамилию Цыпко он зачем-то попросил ему оставить.
Началась самая светлая пора в его жизни - цирковое ученье. Коминту было
достаточно представить стоящими перед собой кого-нибудь из тех мордастых
ребят, которые приходили сначала за отцом, потом за матерью с бабушкой, а
потом и за ним, чтобы нож или томагавк ложился точно в цель.
Когда Советский Союз, верный союзническим обязательствам, вероломно, без
объявления войны, напал на милитаристскую Японию, Коминт служил в пешей
разведке. Пешком, конечно, не ходили - наступающие войска делали по сто
километров в день. Другое дело, что разведка почти всюду поспевала первой.
Так у Коминта появился великолепный самурайский меч и набор китайских
метательных ножей, а также множество разнообразных сведений об японских
секретных убийцах и шпионах "нинджа".
Полковому особисту очень нравились великие боевые умения молодого
разведчика. Он провел с ним целый ряд проникновенных бесед, открывая
незамысловатые сияющие перспективы смершевской карьеры и особо давя на
любовь к Родине. Неизвестно, как повернулось бы дело, но однажды несчастный
особист был найден бездыханным. Бамбуковая стрелка торчала у него из щетины
затылочной ямки. На похоронах суровый Коминт плакал и клялся отомстить.
Две недели спустя он попал в госпиталь с признаками неизвестного военной
медицине тропического заболевания, а через полгода лечения был списан
вчистую. Надо ли говорить, что болезнь прошла бесследно и без каких-либо
осложнений сразу же за воротами хабаровского госпиталя...
Время с сорок шестого по пятьдесят третий год для многих работников МГБ,
бывшего НКВД, омрачилось, помимо политических, и чисто личными
неприятностями: ни с того ни с сего гибли, попадая под уличный транспорт и
поезда метрополитена им. Л.М.Кагановича, тонули, выпадали из окон,
зарезывались хулиганами, поражались электрическим током и ботулизмом их
любимые собаки, женщины, жены, дети, родители, братья и сестры. Так,
следователь Долгушин Петр Романович лишился последовательно всех
родственников, любовниц и коллекции певчих птиц, после чего сам наложил на
себя руки (правда, довольно странным и редким способом)... Сменяющие друг
друга на боевом посту следователи пытались вывести систему этих умертвий,
раскрыть неведомую могущественную террористическую организацию, через
разветвленную (внутреннюю и зарубежную) агентуру выйти на жестоких
таинственных убийц - но тщетно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26